И зритель, и театр — все движется любовью
Они вместе учились в Москве в театральном: он, приехав из Софии, она — из Эстонии, потом жизнь разлучила их на десятилетия; он ставил спектакли в Москве, Болгарии, долго жил и работал в Америке; они случайно встретились и:
- Оказалось, — рассказывал мне Младен, — все живо.
Первый же спектакль, который Младен Киселов поставил в Таллинне, в Linnateater (Городском театре), по пьесе Эдварда Олби ”Кто боится Вирджинии Вульф?” был посвящен любви, хотя сама пьеса скорее об утрате любви…
Этот спектакль идет в крошечном пространстве, собственно, в одной комнате, где зрители так приближены к артистам, что как будто могут в любую минуту включиться в ночной разговор двух пар. И в то же время, когда разговор становится невыносимым, зрители лишены возможности от этого разговора отвернуться, они вынуждены быть свидетелями того, как люди раздеваются до души.
Мы находимся в гостиной дома Марты и Джорджа, к которым приходят в гости Хани и Ник, чтобы до самого утра терзать друг друга. Пьяная Хани танцует, чуть ли не наступая на ваши ноги, рассвирепевший Джордж кидается на Марту, чуть не сваливая вас со стула.
Особенность режиссерского решения всех четырех характеров — в изощренной попытке представить их зрителю поначалу совершенно заурядными людьми из толпы. Марта и Джордж — самая обычная пара, возвращающаяся ночью после вечеринки домой. Эту традиционную вечеринку устраивает отец Марты, ректор университета. А Джордж работает много лет в университете у своего тестя и, естественно, обязан на этих вечеринках бывать. Все как всегда, как у всех, привычные семейные обязанности, привычное семейное раздражение, привычные попреки длиною в двадцать с лишним лет брака. А Ник — молодой преподаватель, недавно поступивший сюда на службу, и им с женой нельзя было не принять предложения дочери ректора продолжить веселье у нее на дому; визит вежливости, налаживание отношений на новом месте.
Редкий постановщик, обращающийся к ”Вирджинии”, решается на такой ход, чаще эксцентричность, страсть к разрушению, желание содрать с собеседника кожу выявляется в Марте с первых шагов на сцене, но в этом спектакле режиссеру важнее не отстранить нас от персонажей, но сблизить с ними, дразня совпадениями. И Джордж не сразу выглядит фигурой страдательной, терпящей; и Ник не столько комичен и жалок, сколько сдержан и по-американски вежлив; и Хани не сразу напивается и засыпает на кафельном полу…
Две пары, скрепленные любовью и ненавистью, привычкой и нетерпимостью, трагическими неудачами и сознательными компромиссами. От полного краха, от непереносимого страха перед жизнью персонажей спасает любовь. Растоптанная, униженная, опозоренная, но и очищенная от коросты привычки, расцарапанная до живой крови.
Любовь и слова, слова и любовь. Вот и весь сюжет драматурга, режиссера и артистов.
Этот спектакль и сегодня — жемчужина репертуара Городского театра, его непременно стоит посмотреть, если вы еще не успели этого сделать.
Смех без слез
Эльмо Нюганен, режиссер тонкий и очень серьезный, художественный руководитель Linnateater (Городского театра), поставил некоторое время назад спектакль по раннему Чехову, по Антоше Чехонте — ”Невидимые миру слезы”.
Раннего Чехова очень часто ставят реалистически, мол, такие вот бывают люди. И при этом забывают, что людьми персонажи становятся лишь тогда, когда одушевлены авторской любовью. А там, где нет любви (не любил Чехов людей, в конце жизни эта нелюбовь окрасилась грустью, показавшейся в дальнейшем приязнью), там — шарж, карикатура, представление в смешном виде.
Вот пришел, положим, человек домой выпивши и пригласил к себе друзей, а его, с позволения сказать, супружница легла спать и спрятала ключи от всех шкафов и погреба, чтобы мужу ни поесть, ни опохмелиться. И муж идет к ней кланяться и канючить, а она лежит на крохотном, изящнейшем диванчике, на котором никак, ни при каких обстоятельствах поместиться не может: это целый акробатический этюд — подбирать сползающее тело, втискивать его в диванчик, продевать сквозь подлокотники ноги… И смешно, ужасно смешно.
И еще знаете, что смешно? Пришел человек долг получить, а вдова должника не желает давать ни копейки; человек злится, раздражается, плюхается на стул, а стул возьми и обломись под ним, возьми и развались в щепки. Человек вскакивает и садится на другой стул, а тот — тоже в щепки. Он на третий стул — и там облом!
Актеры Нюганена и не думают делать из своих персонажей реальных людей: они рассказывают анекдоты, паясничают, они — клоуны, комедианты, для них нет ничего святого…
Эльмо Нюганен сказал мне в интервью:
- Так странно, что этот смешной спектакль поставил я, а не русский режиссер…
Веселый самоубийца
И еще я бы хотела вам порекомендовать совершенно свежий спектакль театра NO99, поставленный Тийтом Оясоо и Эне-Лийз Семпер по ”Самоубийце” Николая Эрдмана. Это насквозь пародийный спектакль, выполненный в демонстративной манере театра ”Синей блузы”. ”Синеблузники” выступали в 20-х годах минувшего века с пропагандистскими стихами, хоровыми декламациями, физкультурными сценками, спортивными танцами перед рабочими, выезжали на заводы, фабрики, в клубы, ездили по городам и селам страны, некоторые группы гастролировали даже за рубежом. У движения ”синеблузников” был свой гимн:
Мы синеблузники, мы профсоюзники —
Нам все известно обо всем,
И вдоль по миру свою сатиру,
Как факел огненный, несем.
Мы синеблузники, мы профсоюзники,
Мы не баяны-соловьи —
Мы только гайки в великой спайке
Одной трудящейся семьи…
”Синеблузники” произвели неизгладимое впечатление на Бертольда Брехта и послужили отправной точкой его театральной эстетики. Сегодня их самодеятельная аффектация, скульптурные позы, происходящие от советской плакатной монументалистики, черно-белая палитра, откровенная грубость и карикатурность вновь стали в известном смысле актуальны, поскольку театр заполонили анархисты и ниспровергатели всех мастей — от откровенных дилетантов и Хлестаковых от искусства до сомнительных концептуалистов и создателей сложносочиненных теорий.
”Самоубийца” поставлен с начинающими актерами, выпускниками курса Оясоо и Семпер, и их молодостью и энергетикой, бешеным ритмом и блеском текста оправдан прием, пародирующий эпоху, которая сама по себе выглядит пародией на нормальную жизнь. Впрочем, любая эпоха тяготеет к пародии и никогда не отвечает представлениям о норме бытия.
Причуды Обломова
А если вы живете в Тарту, то я непременно советую вам посмотреть ”Обломова” в театре Ванемуйне в постановке Пеэтера Раудсеппа с Рейном Пакком в заглавной роли. Рейн Пакк словно самой природой создан для того, чтобы быть Ильей Ильичем, лежащем на диване, где нет ни сплетен, ни интриг, ни пустых разговоров, ни мерзостей реальной жизни.
А если вы тяготеете к русской классике, то жаль, что вы не успели посмотреть ”Три сестры”, еще недавно шедшие с успехом в эстонской Драме в постановке Хендрика Тоомпере и, например, ”Дядю Ваню”, поставленного Лембитом Петерсоном в Theatrum.
…А вообще-то, знаете, иногда очень хочется прийти в театр и увидеть тяжелый, бархатный, задернутый занавес. И чтобы он медленно-медленно открылся. И чтобы на сцену вышли люди и стали бы делать вид, что они вовсе не на сцене, а в реальной жизни, что они верят всему, что говорят, что они любят и страдают, что рушатся их жизни и коверкаются их судьбы, что они тоскуют и надеются и жаждут тепла и приюта.
…Русская классика ставится в эстонских театрах гораздо чаще, чем в Русском, так почему-то складывается. Театр как женщина — ей всегда хочется чего-то другого, не своего. Ничего не поделаешь. ”И море, и Гомер — все движется любовью”, — как сказал гений. А пока:
”Бессонница. Гомер. Тугие паруса./Я список кораблей прочел до середины”. Не так уж много найдено, но все-таки…
