А если пойти другим путем?

Позвольте мне вас сразу предупредить, что все сказанное здесь является моим личным мнением. Поэтому со мной можно не соглашаться, можно меня публично распять, можно обвинить меня во всех смертных грехах, но только с одним условием. Я прошу вас за это заплатить, заплатить тем, что вы прочтете эти строки спокойно, без эмоций, без предубеждения, забыв про накопленные и, скорее всего, справедливые обиды. Как если бы вам самим надо было принимать решение, которое предстоит принять мне — отцу четырехлетнего ребенка, которому скоро идти в школу и начинать долгий процесс учебы. Как родитель, я желаю дать своему ребенку наилучшее образование.

Согласен со всеми, кто считает, что обучаться на родном языке проще, чем на любом неродном. Согласен со всеми, кто считает, что качество образования важнее, чем язык, на котором его получают. Согласен со всеми, кто считает, что было бы справедливо существование русской школы в обществе с таким высоким процентом русскоязычного населения, которое исправно платит налоги, работает на благо страны, и мечтает жить в справедливом обществе равных возможностей.

И мне уже слышится, как кто-то добавляет, что эстонские институты образования продолжали существовать и развиваться и спустя 50 лет после утраты независимости первой республикой. Да, да и еще раз да.

Но что мне, как отцу дошкольника, со всей этой правдой делать? Все эти, на мой взгляд, верные положения никак не согласуются с тем, что я вижу в реальности. Передо мной школа, существование которой оспаривается, и небезуспешно, на протяжении всех лет повторной независимости.

Есть целые регионы, где у неэстонского ребенка просто нет другой альтернативы, как пойти в эстонскую школу, неприспособленную для его адаптации. Русская школа в Выру, в которой мне, не побоюсь признаться, посчастливилось проработать 10 лет, и которую вкупе с другими русскими школами пытались ”сохранить” под лозунгом — ”русской школе быть”, закрыта. Факт, что попытки сохранить образование на русском языке в том виде, в котором оно существовало, применительно к этой школе оказались безуспешными.

Не помогли ни досрочное, усиленными темпами, движение к формуле для гимназий — 60% предметов на эстонском, 40% — на русском, ни высокие показатели усвоения эстонского языка как доказательства возможности языковой интеграции (надеюсь, мною рожденный термин понятен в контексте) без изменения основного языка обучения (хотя как уже можно говорить об основном языке обучения при требовании минимального 60% использования эстонского языка), ничего не помогло.

С тех пор, как закрыли мою школу, ситуация осталась прежней. Все те же способы защиты образования на русском языке, все те же защитники, все те же противники — и по-прежнему сила не на стороне образования на русском языке. Мое ощущение, что для одних русская школа как кость в горле, которую необходимо убрать во что бы то ни стало, для других — жертва, которую надо защитить. Но ни те, ни другие дружно не дают пациенту ни умереть, ни выздороветь.

В итоге закрываются школы, одни дети находят себе пока еще существующую школу с обучением на родном языке, а другие — идут туда, где не готовы максимально безболезненно приютить и выходить такого ”подранка”. Прошу прощения за это эмоциональное сравнение, но когда я в предполагаемых сценариях вижу в этой роли своего ребенка, у меня сжимается сердце.

Вы видите предпосылки, чтобы что-то в этой длительной и эмоциональной игре поменялось? Я — нет. А, учтя, что для меня это вопрос особой важности, то рисковать выбором, который за нашего ребенка должны будем сделать мы с женой, я не хочу.

Вот уже несколько десятилетий у нас толком не готовят учителей для работы в школах с русским языком обучения (по известной причине учителя эстонского не в счет). Возможно, я одним из последних сумел обрести право преподавания физики и математики в далеком 94-м году. A мне без малого пятьдесят лет. Среди тех, кто имеет право преподавать основные предметы, имея соответствующие полноценное образование, или их сейчас преподает, может оказаться, что я — один из самых молодых.

Кому выпускать моего ребенка из русской школы через 15 лет или преподавать ему через 10? Многие ли останутся в строю из сегодняшних ветеранов (дай Бог им всем здоровья), кем их заменить? Все эти и иные нюансы заставляют меня сомневаться, что в при тех условиях, что есть сейчас, и тому настроению, что царит в той части общества, что формирует политику в отношении русского образования, мы не придем к естественному вымиранию школы, даже если формально на бумаге она и будет сохранена.

Помните, в самом начале я писал: ”Соглаcен со всеми, кто считает, что качество образования важнее, чем язык, на котором оно приобретается”. Это означало, что стоит в первую очередь делать упор на качество образования, а не ставить во главу угла преподавание на эстонском.

Пусть уж, если не получается сохранить русскую школу, ребенок сможет пойти в школу, которой не грозит закрытие и ее закончить. В школу, где не будут делать разницы между эстонским и неэстонским ребенком, где с одинаковым уважением будут относиться к желанию сохранить владение родным языком как у эстонского ребенка, так и у неэстонского и помогать им в этом.

В школу, где будут специалисты, помогающие не говорящим на эстонском родителям, полноценно участвовать в школьной жизни своих детей. Где не будет деления по национальности и противостояния, где не будет разделения на ”мы” и ”они”. Ребенок не будет стесняться национальности своих родителей и сторониться их при одноклассниках. На переменах не будет искать такую же белую ворону, чтобы хоть с кем-то общаться.

Где к шестому классу все будут владеть государственным языком, как родным. Где в атмосфере равенства и психологического комфорта сможет вырасти и окрепнуть ребенок, а вместе с этим и новая форма взаимосуществования детей, родители которых так и не смогли преодолеть разделяющий эстонцев и неэстонцев барьер.

Вот именно эту возможность для ребенка я и увидел в предвыборной программе ”Ээсти 200” и намерениях Кристины Каллас. Я верю ей, а доверия политикам за мной давно не наблюдалось. И поэтому, делаю попытку пойти путем, которым мы еще не ходили — сделать что-то не так, как прежде, сделать по-новому и с новыми людьми.

Судьба дает мне призрачную надежду избавиться от страхов за будущее образование ребенка, не хочу упускать этот шанс и готов ради этого работать. Хочу, чтобы мой ребенок жил и учился в комфортной психологической атмосфере, и поэтому я поддерживаю программу ”Ээсти 200”. Программу новых людей со взвешенной позицией по всем волнующим меня основным вопросам.

Подумайте, вдруг и вы найдете мои мысли и подход разумными, и тогда у нас может появиться по-настоящему реальный шанс дать подрастающим детям качественное образование. Пора разгребать ворох накопленных проблем и разногласий.

Пора начать работать во имя того, что важно по-настоящему, а не пытаться отстаивать, с человеческой точки зрения, верную, но, к сожалению, бесперспективную позицию.