Роман Виктюк: деньги нельзя есть, но их надо иметь
Роман Виктюк — это яркие, экстравагантные пиджаки, никаких галстуков. А кофту за километр видно — не по годам в пестрых разводах. Он декоративен, как его спектакли. А неповторимые интонации! Перепады, певучесть — заслушаешься. Но это все оболочка, за которой живет львовский пионер с тонкой душой, который не побоялся постучать в дверь самой Фаины Раневской. 28 октября у Романа Григорьевича — юбилей, пишет "МК-Эстония".
— Роман Григорьевич, почему вы действительно ни пиджаков, ни галстуков не носите?
— В пиджаках я все же хожу, а галстуков у меня нет. Не потому что не идут, а просто забыл, как их надо завязывать. Я раньше умел, а теперь два раза порепетировал, оказывается — разучился. Поэтому я решил оставить галстуки в покое. Это первое, а
второе: режиссеру всегда 18.
— Так, начинается театр одного актера.
— Режиссер, запомни, всегда всё начинает сначала. И он (переходит на восклицательный тон) не имеет права быть в одном и том же состоянии. Он должен помнить, что, когда он был пионером или комсомольцем, физрук натягивал красную ленточку на дорожке, по которой ты бежал.
— Роман Григорьевич, вы актеров назначаете по наитию или рациональный подход у вас?
— Они сразу возникают. Вот "Сон Гафта" (спектакль "Современника" "Сон Гафта, пересказанный Виктюком". — прим. авт.). Вот здесь же, в Доме литераторов, где мы с тобой сидим, был вечер памяти Михаила Александровича Ульянова. Все по очереди выступают, и Валя Гафт ни с того, ни с сего нам с Филиппенко говорит: "Вам двоим я буду читать то, что во сне мне нашептывает Сталин". Ну и начал читать, и без паузы говорит: "Завтра в 11 утра у меня дома мы начинаем репетировать". Где мы будем выпускать спектакль — в голове у него не было.
Или я ставлю во МХАТе у Ефремова, а МХАТ разделяется. Вдруг мне говорит Жора Бурков: "Уходят артисты, которым Олег сказал, что они не могут у него работать. Ни ты, ни я не имеем права не протянуть руку Татьяне Дорониной. Значит, нужна пьеса. Но что это может быть?" И я без паузы говорю: "Мне Радзинский дал пьесу "Старая актриса на роль жены Достоевского". Мы с ним идем в театр, Таня ничего не знает. Я читаю, она на меня смотрит глазами из какого-то ее ярославского детства. Таких я у нее даже в "Три тополя на Плющихе" не видел. "Спасибо тебе", — только и сказала.
— Ну вы понимали, что бросили вызов Ефремову, поддержав его противницу?
— Страшный. Но он меня любил. Однажды звонит: "Тут будет 50 лет образования СССР. Ты один знаешь, что ставить. Подумай, позвони через месяц". — "Зачем через месяц?" — и называю "Украденное счастье" Франко. И вот премьера. Должно приехать политбюро. Висит афиша, а на ней черным по белому написано "К 50-летию СССР. "Украденное счастье". Я, когда Ефремову позвонил, он ошалел: "Кто подписал афишу?" — "Да ты и подписал".
— Знаете, Роман Григорьевич, мне очень вас жалко, и вот почему. Вы работали с такими потрясающими артистами, с такими мастерами своего дела, что не понимаю, как после этого иметь дело с сериальными артистами?
— Ты права. Они были большие дети. Они были бессребрениками. И тот же Михаил Александрович, и Саша Лазарев. Я не говорю уже про Раневскую, Марецкую, Плятта. С артистами сейчас беда. Но есть один способ — собрать талантливых ребят и воспитывать. Как я воспитал для себя Колю Добрынина, Диму Бозина.
— Но этим-то уже за сорок.
— Да, за сорок, значит, надо начинать сначала. Вот сейчас Луизу и Фердинанда у меня играют двадцатилетние. Есть, есть молодые, которые хотят, их надо растить. А это такой адский труд! Мои пока в сериалы не идут. Нет, неправда твоя, их берут, а они отказываются. Я помню, как-то пришел на программу Савика Шустера, там еще были Плисецкая и Щедрин. Все обсуждали бандитский сериал с Сережей Безруковым, а из нас его никто не смотрел. "Я балерина, — сказала Майя, — я не умею говорить. Я покажу". И взяла так ногу, и раз — перехватила ее рукой над головой. А я сказал, что еще три-четыре серии — и профессия у артистов уйдет. Я не ошибся.
— Не продается вдохновение, но если бы вы сегодня оказались на месте молодых, вы бы отказывались сниматься в бездарных сериалах, но за хороший гонорар?
— А я тебе скажу: всё зависит от домашнего воспитания. Если семья религиозная и ты знаешь молитвы, эти непреложные законы, которые никогда не сможешь нарушить, то…
— Какие законы? Не сниматься в сериалах?
— Нет, не в сериалах. А не мешать востребованности твоей души. Если есть потребность зарабатывать только долляры — это без комментариев. Деньги нельзя есть, но их надо иметь — тогда, считается, будешь свободным. Вот это беда дьявольская. И великие это понимали.
— Но если перед вами стоит выбор: платить долги, учить в хорошей школе детей?
— Не делай долги. Хочешь учить ребенка, собирай деньги раньше. Искус всё время есть. Сколько мне сценариев предлагают, и на самых выгодных условиях. Я говорю: нет. Единственное, что я сделаю, я сниму фильм о Вале Гафте. Он — последний великий романтик. И последний большой ребенок.
— Вы везде говорите, что последним спектаклем Виктюка будет "Травиата". Что за навязчивая идея?
— Потому что моя мама была на седьмом месяце беременности, когда пошла в оперу, а там давали "Травиату". Под первые скрипки я так бился, что моя мама два раза уходила из театра. И мама говорила, что мой первый писк, крик был с той ноты, с которой начиналась опера Верди.
