Елена Скульская: писатель – существо подлое
Петербургский литературный журнал ”Звезда” назвал лауреатов премии за 2014 год. Награду в номинации ”Проза” получила писательница из Эстонии Елена Скульская. Ее роман ”Мраморный лебедь” был признан лучшим, пишет ”МК-Эстония”.
Этот же роман Скульской в декабре прошлого года вошел и в шорт-лист престижной премии ”Русский Букер”. Пока ”Мраморный лебедь” опубликован лишь в журнале ”Звезда”. Там есть подзаголовок ”Детский роман”, потому что Елена Скульская пишет о том, что известно только ей — об истории своей семьи, взаимоотношениях и дружеских связях, об отце Григории Скульском.
Есть возраст для пощечин
По оценке ”Новой газеты”, ”масштаб личности и таланта делают роман убедительным свидетельством об эпохе, черты которой были искажены цензурой, отшибленной памятью, историческим наплевательством. Жизнелюбие отца, писателя-фронтовика, который воспринимал каждый день после войны как подарок, и пуританская, в духе времени, строгость матери, прощенная с опытом, наполнили книгу, как и жизнь автора, весельем, печалью, жестокой откровенностью, зрячей любовью”.
- Ты печатаешься в журнале ”Звезда” много лет. Но премию там получила впервые. Почему?
- В ”Звезде” премию можно получить только один раз в жизни, и я ее получила вовремя. Я одна из очень немногих, подтверждающих теорию древнегреческого философа Парменида, говорившего, что в одну и ту же реку можно вступить дважды, трижды и сколько хочешь. Я всю жизнь вхожу в одну и ту же реку и понимаю, что нужно не только возвращаться на место преступления, как говорят в криминалистике, но и, как запрещает поэзия, на место любви.
Премия ”Звезды”, которую я получила за роман ”Мраморный лебедь”, напомнила мне этот жизненный принцип. Для объяснения нужно вернуться на 40 лет назад, когда я юной девушкой пришла на поэтический семинар в Петербурге к поэту Александру Кушнеру и положила перед ним свои стихи. И он очень тактично сказал, что я занялась не своим делом, заниматься литературой мне точно не нужно. И видя, что не вывел меня из себя, что я продолжаю его почтительно слушать, стал кричать, что такие, как я, пишущие верлибром, отнимают у русской литеры последнее — рифму, ритмику, ямб, хорей и русскую культуру стиха.
Прошло 40 лет. Я получаю премию. Кушнер входит в зал, садится в первый ряд с таким оживлением, что все понимают: он хочет что-то сказать. Соредакторы журнала Яков Гордин и Андрей Арьев вручают мне премию. Кушнер встает со словами ”Я тоже хочу высказаться”. И говорит, что мой роман — потрясающе правдивый, бесстрашный, настоящая проза поэта, где метафора переходит в быт и реальность. И добавляет, что хочет ”поздравить нас всех с этим событием в литературе”.
Я думаю, какое счастье, что тогда он мне надавал пощечин, потому что есть возраст, когда полезно получать пощечины и что-то понимать про себя и серьезнее относиться к своему ремеслу. А есть возраст, когда нужно получать аплодисменты. Как вовремя я подошла к этой реке два раза.
- Есть уже читательские отклики?
- Конечно. Я получаю огромное количество писем на Фейсбуке, люди звонят, получив мой номер от разных знакомых, и отклики удивительные. Один пишет: ”Я ненавидел вас до самого конца романа и думал, что напишу вам гневное письмо. Когда я закрыл роман, я понял: я соучастник преступления оттого, что я прочел роман. Я подумал, что такое преступление? Это и есть настоящая литература, когда ты переступаешь грань дозволенного и делаешь то, что нельзя. Я вас полюбил. Примите мою любовь”. Получаю письма от женщин, которые просят меня сознаться, откуда я узнала их судьбу. Кто-то пишет, что это не совсем порядочно — взять чужую жизнь и описать. Кто-то из тех, кто знает персонажей, а они очень узнаваемы — лишь одна буква изменена в фамилии, тоже возмущены.
Все герои узнаваемы
- Как долго ты писала роман?
- Я готовилась к нему всю жизнь и знала, что никогда его не напишу. Знала, что не смогу переступить через какие-то семейные традиции, воспитание, нормы, принятые в литературе. Либо это предательство, либо преступление по морально-этическим нормам. Были писатели, которые плевали на это, но в таких случаях они обычно не называли людей реальными именами, а если называли — то вызывали скандал или считались людьми непорядочными. Моя молодая приятельница из Русского театра, с которой я поделилась переживаниями по поводу того, как воспримут роман, потому что я нанесла многим какие-то болезненные удары, прокомментировала: ”Елена Григорьевна, вы рискуете только тем, что они не пришлют вам венок на похороны”. Мнения людей разделились на две четкие группы. Одни поспешили меня заверить, что это настоящая литература, другие выказали возмущение или порвали отношения.
- Герои романа?
- Точнее — просто читатели. Все, что я написала, я написала от имени героини, а не от себя. Но грань тонкая. Мою героиню зовут Лиля, Елена Скульская. Я говорю и исповедально. Отделить вымысел от реальности почти невозможно. Узнаваемы и подробно описаны в романе мои родственники и близкие друзья, мои мужья. Роман кончается ранней юностью, хотя есть отсылки и в сегодняшний день.
Писатель — существо подлое. Смотрит на тебя, любуется, говорит ласковости, нежности, вызывает тебя на откровенность, а потом все это описывает. Через свое видение. И ты в ужасе. Я у некоторых своих коллег с чувством глубокой униженности находила свой образ, но не такой, как мне хотелось. И более того — детали, ранившие меня и попадавшие в точку. Но находила и заботу, чтобы скрыть узнаваемость. У меня такого нет. Нет ни одного человека, который бы себя не узнал. Есть такие, кому я присвоила псевдонимы, но это не помогло.
В романе три линии: мои мемуары, мои размышления о тех книгах, которые потрясли меня и изменили мою жизнь, третья — 60 вставных новелл. Фактически они есть продолжение моей мемуаристики, фантастическое, абсурдистское продолжение правды. События происходят в благополучной семье, и, тем не менее, случается жуткая трагедия с человеком, которая никак не бросается в глаза.
- Что за трагедия? Личности?
- Я думаю, что у каждого человека в детстве были свои несчастья. Но в детстве мы все воспринимаем как норму. Нам не с чем сравнить. Момент сравнения — начало нашей беды. Есть люди, которые вырастают в семьях, где их били, третировали, унижали, но потом они с нежностью вспоминают родителей, потому что сравнивать им не с чем.
У меня, казалось бы, детство проходило в атмосфере любви, но я чувствовала себя глубоко несчастной. Был конфликт с той средой, в которой я росла. С теми устоями и жизненными принципами, которые насаждались, и я не могла конфликт разрешить. И я никогда не могла преодолеть ужас и страх, что я нарушаю то, что нарушать нельзя. Эти страхи преследовали меня, я от них освободилась, только написав этот роман.
У нас дома стоял мраморный лебедь — тяжеленная, огромная пепельница. А мы жили тогда в деревянном доме с печным отоплением. Печка прикрывалась куском ткани, придерживал ее лебедь, а меня клали спать под ней. И я была уверена, что лебедь расправит крылья, слетит и убьет меня. Хотя сейчас я понимаю, что вообще-то он мог просто упасть на меня. Этого лебедя я боялась всю жизнь. Он всегда был со мной. И после смерти родителей я боялась лебедя выбросить. Он меня, очень зрелую женщину, пугал.
Недавно мы с мужем его вынесли к помойке, расколотили и выбросили. Я почувствовала большое облегчение и через некоторое время села писать роман. Так что детская трагедия не всегда строится на чем-то реально ужасном, а на тех вещах, которые мы воспринимаем как страшные.
Булгаков — идеальный пример
- Что ты читаешь сама? И есть ли сегодня книга — не слишком умная и не слишком примитивная, которая пришлась бы по душе среднему читателю?
- Я много лет перечитываю и открываю интересные вещи в том, что знаю почти наизусть. Перечитала, как Набоков описывает ”Превращение” Кафки, считая, что Кафка — профан, не умеющий описать насекомое, в которое превратился его герой. Так ведь весь ужас именно в том, что мы не можем себе представить это насекомое… Приятные собеседники.
Я всегда читаю книги, которые выдвигаются на премии ”Национальный бестселлер”, на ”Русского Букера”, на ”Большую книгу”, и как член жюри ”Русской премии” я читаю 20 романов каждый год, 20 сборников рассказов. Иногда видишь перлы и интересных молодых писателей или тех, кто прожил долгую жизнь и не достиг признания, но пишет своеобразно.
Из современных писателей я бы выделила Владимира Сорокина с его ”Теллурией”. Это одно из самых грандиозных событий в литературе последнего времени. Есть интересные писатели, заведомо рассчитанные на узкий круг читателей.
Я не могу прокричать: читайте эту книгу! Если ты имеешь в виду соединение увлекательности сюжета с удивительной насыщенностью языка. Второго Булгакова нет. Булгаков — идеальный случай, интересный всем. Литература становится очень, с одной стороны, элитарной, с другой — публичной и массовой. В одном издательстве мне сказали: мы не можем опубликовать ваш роман из-за страшных новелл, читатель не поймет, где вымысел, а где правда, и получится, что мы пропагандируем жестокость по отношению к детям.
- Перестраховываются?
- Издатель понимает: чтобы книга вышла большим тиражом, она должна быть не уровня хорошей литературы, а совсем низкого уровня. Понятие ”массовая” очень изменилось. Раньше Булгаков был массовой литературой, а сегодня он — уже элитарная или загадочная литература. А массовая — Донцова, Устинова, женские романы. Середины нет. Есть Клюев, Шишкин, писатели, которые требуют безумных усилий, чтобы их прочесть. Они тебя помещают в одиночную камеру, запирают дверь и говорят: читай. И ты не понимаешь, ради чего.
Очень трудно получить удовольствие. Литература перестает быть удовольствием. Найти золотую середину безумно трудно и писателю. Либо писатель живет вдали от читателя, либо он приближен к нему, но это уже не литература. Роман писателя и читателя закончился. И писатель, и читатель стали аутистами. Нам не о чем разговаривать друг с другом.
Наш язык — образная система, а образы дает литература. Если мы не знаем литературы, наш язык становится лишенным образов. Если у нас нет образов, метафор, сравнений, то наше прямое высказывание всегда будет грубым, диким и неполноценным.
Талант и несчастье
- Грубости и неполноценности в нынешней литературе достаточно. Действительно, срок годности русской литературы истек, и Достоевский. Чехов, Гоголь сейчас не читаются и не воспринимаются не в последнюю очередь из-за громоздкости языка и описаний природы, еды и других процессов?
- Конечно, какой-то срок истекает. Но мы никуда не делись от древнегреческих трагедий, слова ”Медея”, ”Эдип”, ”Троя”, ”Золотое руно” нам многое говорят, пусть даже люди узнают о тех временах из голливудских фильмов. Гомер еще не умер. Мы говорим языком Пушкина, Булгакова, Довлатова. Они снабжают нас разговорным языком. Цитаты из ”Записных книжек” Пушкина многое характеризуют в сегодняшнем дне. Есть вещи, которые ушли. Нет крепостного права. Но как метафора — фраза осталась. Люди боятся потерять работу, как крепостные боялись потерять своего хозяина и быть отпущенными неизвестно куда.
В первой половине XIX века писатели были состоятельными людьми и ничем иным не занимались — страдали, а потом получали удовольствие от писания. Те писатели и читатели, о которых ты говоришь, не хотят совершать предварительную работу. Писательство состоит из двух вещей: таланта, который от Бога, и лично пережитого несчастья. Хороший писатель подгоняет свою жизнь и свои несчастья под сюжеты необходимых ему книг.
Плохой живет в свое удовольствие, и только 10-я часть жизни ему пригождается для литературы. А совсем плохой писатель и совсем плохой читатель живут, совсем ничего не переживая. Одни пишут о чужой жизни, а другие о ней читают. Оба не испытывают ничего. Хорошая литература всегда отзывается в тебе болью, она всегда про тебя. Особый талант равнодушия — к миру, к себе, отсутствие рефлексии и переживания по поводу того, что я сделал, рождает плохих писателей. И люди, которые их читают, учатся бездушию и равнодушию.
- Такая литература востребована.
- Она очень востребована. Раньше писатель был ответственен за устройство мира, был совестью общества, к нему приходили и спрашивали, в чем смысл жизни. Это утраченное свойство. Праздности, несуетности, в которых нуждается писатель, нет — надо каждый год издавать по роману, интриговать… Если ты хочешь быть популярным, то надо писать не страдая.
Литература — категория умирающая
- Читаю книжку эстонского, скажем так, писателя. Один сюжетик: герой просыпается и видит, что какашка съела его бутерброд. Это нормально — писать такую чушь?
- Сейчас издать книгу просто. Это вопрос денег. Если без фотографий, думаю, 2000-3000 евро полностью решат твою писательскую судьбу.
- Как всегда: деньги решают все?
- Они ничего не решают. Но ты можешь издаться. Я видела книги, где не было содержания. Только обложка. Фамилия автора была, и он говорил на презентации: представьте себе, что я мог бы написать! Есть масса смешных вариантов. Но все равно есть и литература, и интерес к ней. Она, может, не так ярко выражена в одном имени, но этот процесс жив, и есть люди, которые могут перестать с тобой здороваться, если ты дважды неправильно поставишь ударение в каком-нибудь слове.
- Последние из категории вымирающих.
- Литература всегда вымирающая. Она никогда не умрет, но всегда будет в состоянии умирания. И культура никогда не умрет. Пройдет много столетий, будут сидеть две дамы и обсуждать, что все умирает, все гибнет, читать нечего. И это все повторяется. Достаточно обернуться, и мы увидим, что писателей времен Шекспира беспокоили те же проблемы.
