”Пою”. Какое неподходящее слово.

Материал был опубликован в интернет-журнале "Спектр".

Итак, на день взятия Бастилии в Ницце были намечены важные события. Важные для мирной жизни, той, на которую город заточен: последняя авиакатастрофа здесь произошла в 1967-м, ужас в местном понимании — это когда Айседора Дункан мчится по Английской набережной и ее длинный газовый шарф наматывается на колеса. Конечно, если подняться повыше, то в мрачных районах на севере, которых туристы не видят, творится нечто иное; в каком-нибудь квартале Ариан выясняют отношения чеченцы и уроженцы Магриба, причем, как пишут в газетах, с применением оружия и поджогами вражеских машин. А в прекрасном центре процветает разве что воровство, обычное для радостного Юга.

Ницца, город карнавалов. Беззаботное царство. Климатический рай (выражение Герцена).

Вчерашний вечер должен был начаться как положено. И тем более, как положено — закончиться. На площади Массена, где стоит огромный Аполлон и работает множеством милых фонтанов, отгородили концертную часть; точней, не стали разбирать фан-зону после чемпионата мира по футболу. Здесь планировался джазовый фестиваль — как раз сегодня ему предстояло открыться. А на взятие Бастилии наметили концерт оркестра местной оперы — бесплатный для всех. Отгородили и значительный кусок Английской набережной, чтобы после концерта люди плавно перетекли на морской фейерверк. Ничто не предвещало никакой трагедии, да и не могло предвещать. Единственное, что вызывало общую тревогу — приближение сильного ветра, мистраля; накануне я оказался в военно-историческом Тулоне: там дул пронзительный, упорный ветер, без каких-то порывов и спадов, срывая шляпы и завихряя мусор. До Ниццы ветер мог добраться как раз к разгару праздника и разрушить мечты о салюте.

К счастью, а как выяснилось, на беду — ветер в пути ослабел. И все пошло по плану. Во всех смыслах. Множество людей, выстроившись в очередь, смирно предъявляли охране рюкзаки, проходили через рамки и погружались в музыку. Обаятельный дирижер, чем-то похожий на режиссера Андрея Хржановского, произносил короткие спичи перед каждым следующим номером, адаптируя для разнородной публики Равеля; под занавес, чтобы дать народу отдохнуть, исполнили попсовый Болеро — и пожилые пары стали пританцовывать; вслед за ними в пляс пустились дети; было это трогательно и хорошо.

А потом внезапно выключились прожектора, народ восхищенно выдохнул, и начался роскошный фейерверк. Что про него рассказывать, и так понятно. Огни распушают хвосты. Море меняет цвета. Ревет живой провинциальный рок (подарок от мэрии к празднику). Красиво, возбуждающе — и так много зевак, что рюкзак приходится держать на пузе, как ребенка. Ну, чтобы представлять себе масштабы радости, она же бедствие: тротуар метров шесть или семь в ширину, далеко, пока видит глаз — человеческие головы, головы, головы. Дети на плечах отцов. Дети под ногами матерей. Дети на колясках. Школьники. Старики. Велосипеды, самокаты, расслабленная южная атмосфера.

Что нам огорчаться, ветра нет.

Я стал выбираться из этой счастливой толпы минут за 10 до окончания салюта. Иначе не было шансов попасть на ночной автобус. Перейти на противоположную сторону оказалось делом непростым; в конце концов я просверлился и пошел в направлении от центра. Фейерверк завершился роскошно, как ему и положено, пышным аккордом. Примерно как Болеро на открытом концерте. Люди снова радостно выдохнул, все стали разбредаться — те, кто поближе к кромке променада, отправились на переход, те, кто ближе к парапету, двинулись вразброд по набережной: дождаться очереди на переходе шансов мало, светофоры переключаются быстро.

И тут, сравнительно недалеко от грандиозного и всемирного известного отеля Негреско, все, что не хочется называть вслух, произошло. Точней, началось — как позже выяснится, водитель арендованного грузовика (не фуры, которым здесь проезда нет, а такого… как сказать, что-то вроде нашего ”бычка”) мчался сквозь толпу почти два километра. Но с той точки, на которой находился я, это выглядело так: раздались какие-то хлопки, что-то вроде шлепков, только сильных; послышались взвизги и крики.

Часть людей с приморской стороны побежала через дорогу — причем водители далеко не сразу сообразили, что нужно прекратить движение, их останавливали, вставая поперек пути. Другая часть почему-то (мы же не знали, что происходит) ринулаcь на пляж, некоторые прыгали вниз, через ограждение, благо высота небольшая. На велосипедной дорожке лежала женщина, рядом с ней отброшенный ударом велосипед. Около женщины в ужасе бегали восточного вида мужчины, куда-то пытались звонить. Понять, что это теракт, было невозможно; мне в первые минуты показалось, что какой-нибудь мотоциклист не справился с управлением, наехал на велосипедистку и его вынесло на пляж, поэтому народ бежит на берег. Видимо, я находился ровно там, где водитель впервые вильнул и сбил свою первую жертву.

Люди с набережной разбегались кто куда. Кто — зажимая рты руками, кто, наоборот, крича. Добровольцы тут же стали помогать полиции и скорым подъезжать к месту трагедии, масштабы которой прояснились очень далеко не сразу. Набережная продолжала греметь, усилители работали вовсю, люди разбегались в ночь. И стало ясно, что это не мотоциклист. Конечно, с моей точки невозможно было видеть то, что сегодня разошлось по агентствам; никаких десятков тел. Но было ясно — мы у истока, а там, дальше, что-то совсем ужасное.

Было ли при этом страшно? Нет. Было скорее обыденно. Вот жизнь, вот смерть. Был праздник, и нет его, как нет и мирного города Ницца; есть точка на карте незримой войны. Как будто сам читаешь собственную запись в дневнике: ”Фейерверк закончился. Хлопки. Женщина лежит. Полиция”.

Но террор — это психологическая мина замедленного действия, это разрывная пуля для сознания; в момент, когда он происходит, ты еще не понимаешь ничего, действуешь отчасти инстинктивно, отчасти рационально, по прописям. А назавтра и отдельный человек, и город, и страна впадают в ступор. Те, кто ничего не видел, испытывают страх не менее (а может, и более) сильный, чем те, кто оказался в эпицентре. Ужас взрывается в них, поражает волю, длится; поэтому и выбрана такая легкая, такая беззаботная, такая безмятежная, такая милая Ницца, чтобы жили и помнили — ”и от судеб защиты нет”.

Чем на это ответить? Только тем, что страх — такое человеческое чувство, что нельзя его бояться. Наоборот. Мы люди в той мере, в какой мы боимся и постепенно побеждаем страх; смелость это победа над собственным страхом. А вы, кто не страшится ничего, ни за других, ни за себя — вы нелюди, а значит, трусы.

…На подходе к дому я почувствовал, что ослабевший мистраль все-таки добрался и до нас. В воздухе носился мусор, песок норовил попасть в глаза.

Но было поздно.

Подписаться