"После опровержения моей смерти звонили родственники и плакали": рассказ участника протестов в Минске

В ночь с 9 на 10 августа интернет облетели множество фотографий и видеороликов жестокого разгона ОМОНом протестующих в Беларуси. На одном из кадров был мужчина с пятнами крови на лице, лежащий без сознания на земле. Над ним "колдовали" медики. В другом ракурсе этот же мужчина лежит на животе, а над ним стоит сотрудник силовых органов в полной амуниции, разводящий руками.

Мужчиной без сознания оказался участник протестов Евгений Заичкин. После появления указанных выше кадров он был назван первой жертвой действий силовиков. Однако на следующий день сам Евгений через журналистов опроверг информацию о своей смерти — он с различными травмами был доставлен в больницу и спустя некоторое время пришел в себя.

В настоящее время Евгений Заичкин находится в Вильнюсе. После того, как им пристально заинтересовалась милиция, он был вынужден покинуть Беларусь и попросить политическое убежище в Литве. Журналист ru.delfi.lt поговорил с ним подробно о той кровавой ночи, о его "смерти" и "воскрешении", об отъезде в Литву и его ближайших планах на будущее.

- Давайте начнем с 9 августа. С той самой фотографии, облетевший интернет, когда вас посчитали мертвым. Что происходило в ту ночь в подробностях можете рассказать?

- Да, часов в 6 вечера мы стояли с моей знакомой в очереди на голосование. Специально пришли пораньше, чтобы после окончания голосования иметь какой-то промежуток времени и доехать до площади и там уже ждать каких-то новостей по поводу результатов выборов. При этом станции метро были закрыты так, что до центра доехать было нельзя. Мы подъехали максимально близко и потом уже шли пешком до центра, примерно 2-2,5 километра. При этом было много народу, все тоже шли туда пешком.

Когда мы вышли на центральный проспект, поднявшись из подземного перехода, увидели такую картину: впереди нас уже стояла цепь внутренних войск с щитами и дубинками. Около 21:30 им, видимо, отдали приказ идти вперед, и они, ударяя дубинками по щитам, начали шагать на людей. При этом мы не успели присоединиться к основной группе демонстрантов и оказались за спинами военнослужащих внутренних войск. В итоге мы шли понемногу за ними и наблюдали за происходящим. Нас было несколько таких групп, кто оказался позади цепи внутренних войск.

В какой-то момент мне позвонил друг. Я начал рассказывать ему о том, что происходит. И вдруг, боковым зрением я увидел, что по левую руку от меня на проезжей части останавливается белый микроавтобус. Из него выбежало около 7 человек в черных одеждах, балаклавах и с дубинками. Потом они разделились на 2 группы: 4 человека побежали ко мне, а остальные в сторону моего брата, который также был со мной. Я сказал другу: "Паша, все…"

Затем я встал на колени, отложил телефон в сторону, поднял руки, показывая, что я не сопротивляюсь и у меня ничего в руках нет. Тем не менее, это на них не подействовало — сразу же первый удар дубинкой я получил в лицо и у меня потекла кровь из губы. После этого я понял, что они будут избивать. Я просто закрыл голову и прижался к земле, а они продолжали бить по спине.

- В автозаке вам стало плохо и вы потеряли сознание?

- Наверно, в первый раз даже раньше. Потому что я не особо помню, как меня грузили в автозак. Помню момент, когда я уже был внутри. Там было человек 10-12 задержанных и человек 6 сопровождающих. Я сидел и у меня ужасно болела голова, тошнило, у меня текла кровь. Кто-то из задержанных нашел то ли вату, то ли салфетку и дал мне, чтобы я приложил к себе.

Затем помню, что мы остановились, а за окном стали взрываться светошумовые гранаты. Мы посмотрели в окно и увидели армию, которая просто наступала на людей. Они не защищались, не разгоняли, они просто шли в атаку: стучали щитами, кричали, кого-то задерживали, кидали в толпу гранаты. Мы обратились к этим солдатам, которые были в нашем автозаке, чтобы они посмотрели в окно и увидели, что творится на улице, просили, чтобы они отпустили нас.

- Кстати, да, какой была их реакция, когда вы пытались как-то достучаться до них?

- Они стояли, опустив глаза в пол. Они не смотрели ни на нас, ни в окно. Мы кричали и был один, который, видимо почувствовал, что его коллеги могут сломаться и проявить слабину. Тогда он начал орать на нас, что если мы сейчас не закроем рты, то они начнут нас бить.

Затем я сел, и у меня начала кружиться голова. Кто-то сказал, что срочно нужна скорая, потому что я теряю сознание. Ну а после я уже сам знаю все лишь по рассказам и по фотографиям. Тут действительно получилось так, что меня сначала записали в умершие. Ну потому что появилось видео, где парня сбивает автозак, а следом в сетях появились фотографии мои.

Я действительно не помню, как меня вытаскивали из автозака. Лишь моментами помню, как я лежал на траве, а надо мной стояло много людей, в том числе военные в зеленой форме и люди из скорой помощи в красных жилетах. Они пытались узнать, как меня зовут, и что у меня болит, просили пошевелить конечностями. Я слышал, что кто-то высказывал опасения по поводу того, что у меня может быть сломана шея. Я чувствовал пальцы медика, который пытался нащупать мой пульс. У него очень дрожали руки, и он наверно из-за этого ничего и не мог нащупать (смеется. — ред.). Потом смутно помню, что у них началась какая-то перепалка с военными. Военные просили, чтобы меня убрали, а медики говорили, что скорая не может подъехать, поэтому они ждут носилки, чтобы донести меня до машины. Это все я слышал, как будто бы через сон, и окончательно отрубился.

- Когда вы в итоге пришли в сознание?

- Уже в больнице через 2-2,5 часа с момента задержания, благодаря капельницам и уколам. Когда мне начали зашивать губу, а она была порвана в двух местах, я уже это чувствовал.

- Когда вы очнулись, какие были ощущения, и вообще какой официальный диагноз, и какие травмы вам были нанесены?

- Самое первое, что я увидел, когда окончательно очнулся в палате, это были два милиционера. Они стояли надо мной и спросили, могу ли я говорить, чтобы записать показания о произошедшем. Зная наши органы и чем это чревато, я махнул головой, что не могу. Хотя на самом деле наверно потихоньку мог бы рассказать. Они сказали, что придут позже и ушли.

После этого я попробовал пошевелиться — все тело болело. Я встал, прошел немного и понял, что ходить я могу. Затем ко мне подошла то ли доктор, то ли медсестра. Она сказала, что внутренние органы целы, переломов нет. Есть сотрясение мозга, гематомы, ушибы и порванная губа. Я спросил, могу ли я идти домой. Она сказала, если в состоянии, то можете. Я так думаю, она примерно тоже понимала, почему мне лучше уйти.

Я вышел, дошел потихоньку до лифта. При этом на мне не было майки. Одна из сотрудниц больницы увидела меня и сказала: "Пойдем, я тебе поищу какую-нибудь одежду, чтобы тебя просто на улице не остановили". Затем я сел в первое попавшееся такси и поехал домой.

- Вообще в больнице в те дни сколько примерно было в процентном соотношении тех, кого доставили с протестов?

- В моей палате 3-4 человека из 10. Но, как я узнал, людей в больницу скорой помощи привозили очень много. Просто их размещали по другим палатам.

- В какой момент вам рассказали друзья и знакомые, что вас вообще-то уже в умершие записали? И как вы это восприняли?

- У меня был разбит телефон. На него постоянно звонили, а я не видел, кто звонит и не мог ответить. Плюс ко всему у нас были проблемы с интернетом. Сразу по приезду домой из больницы, поскольку я чувствовал себя плохо, то прилег отдохнуть и на некоторое время уснул.

Затем уже моя подруга, с которой я был на площади, мне сказала: "Надо тебе кое-что посмотреть". И она показала, что пишут в интернете и рассказала, что меня считают мертвым. Сперва меня это даже немного улыбнуло, но когда я увидел свои фотографии, для меня это было очень страшно. С тех пор стараюсь не смотреть эти кадры и видео. Вдвойне страшно стало от той мысли, что это видят все мои знакомые, друзья, родные, которые в то время еще думали, что я мертв. Никто не знал, где я, потому что в больнице я не мог назвать свою фамилию, у меня не было документов, телефон был разбит.

В какой-то момент я приспособился отвечать на звонки с экрана разбитого телефона. И одним из первых, кто ко мне позвонил, был мой друг. Он ведет активную социальную жизнь и имеет много контактов со СМИ. Когда он услышал мой голос, сказал — "Слава Богу. Я до последнего отказывался верить". Ну и он предложил помощь в опровержении информации о моей смерти. Дал мой контакт журналистам. После опровержения ко мне стали звонить родственники, все они плакали, а я не знал, что говорить. У меня было такое чувство вины от того, что я причинил такую боль. Из-за меня некоторые сутки пребывали просто в истерике, а другие уже организовывали мои похороны — узнавали, что и как делать. Хорошо, что все это закончилось.

- Ваша семья и вы воспринимаете тот момент, как ваш второй день рождения?

- Ну да. Наверно я уже как-то этот день все равно буду считать для себя особенным. Потому что позже я узнал, что если бы меня не забрала скорая, то все могло бы закончиться гораздо хуже.

- Ощущаются сегодня какие-то последствия тех травм?

- Все рекомендуют мне все-таки сделать здесь в Литве полное обследование. Но по ощущениям каких-то физических последствий нет — все зажило, передвигаться могу. Наверно только психологические.

- Вообще расскажите, что побудило вас выйти на протест 9 августа? Давно ли вообще вы следите за политикой?

- Наверно с 2010 года. Я тогда тоже участвовал в акции после президентских выборов. Но и раньше следил за событиями и переживал.

- Когда ОМОН действовал жестче — тогда или сейчас?

- Вообще, если сравнивать 2010 и 2020, то наверно провал первого и успех второго во многом связаны с погодой. Потому что сейчас лето фактически, а тогда была зима. А по жестокости силовики действовали примерно одинаково. Их наверно еще с 1994 года учили одному — жестко разгонять людей. Хотя, сейчас были разговоры, что им давали какие-то наркотики. И я не удивлюсь, если это правда. Может, солдатам внутренних войск и не давали, а вот подразделениям ОМОНа, может быть.

- Беларусь в принципе небольшая страна в сравнении с той же Россией. Я долгое время жил в России и даже у меня есть кто-то из одноклассников, кто-то из соседей, кто служит в силовых структурах. А как в небольшой Беларуси, где протестующий и ОМОНовец могут быть соседями по лестничной площадке или их дети могут ходить в один детский сад, этим людям теперь жить вместе?

- Я не знаю. Если они вовремя не ушли, им уже никто ничего не простит. Я думаю, что любой сотрудник внутренних войск, который до 9 августа не ушел со службы, он в любом случае виноват. У меня наверно тоже есть знакомые среди силовиков, но я даже как-то не узнавал, как они и что они. Я хочу от себя сказать, что когда все закончится, и я вернусь домой, я также буду активно участвовать в поиске и задержании всех сотрудников, которые сейчас идентифицированы и есть в списках. Все они рано или поздно будут наказаны, начиная от сотрудников и до учителей, которые подделывали голоса.

- Евгений Заичкин в обычной жизни, он кто?

- Я работаю в строительной сфере, делаю ремонты в квартирах и офисах. До пандемии коронавируса я ездил работать в Литву, в Польшу, в Германию. Мне нравится ездить и посещать новые города. Люблю спорт, люблю ночную жизнь городов. В общем все, как у обычных людей.

- Давайте снова вернемся в те августовские дни. Вы выписались из больницы. Чем вы начали заниматься дальше, и в какой момент возникло решение, что пора из Беларуси уезжать?

- В первый день, 10 августа, на улицах повторилось 9-ое число, причем даже с большей жестокостью. Я хотел также выйти на улицу, но меня просто не пустили родные. И наверно правильно, потому что передвигаться мне еще было тяжело. Но на третий день я все-таки вышел и продолжал поддерживать протесты. Параллельно давал интервью журналистам.

Примерно через неделю ко мне начали поступать звонки. И мне сказали, что лучше уехать, потому что силовики сейчас начинают искать всех людей, кто где-то засветился, кто был задержан, кто выходит с Окрестина и рассказывает, как там издевались. Утром одного из дней поступил очередной звонок. Я так понимаю, что от силовиков, потому что позвонили на домашний номер, где живет мой сын, но я там не проживаю очень давно. И все мои друзья об этом знают, поэтому никто из них не мог (позвонить — ред.). Голос на том конце трубки спросил, где я и как со мной можно связаться. Тогда я понял, что надо уезжать.

- Как переходили границу в условиях карантина?

- Я обратился к приятелю, а он через своих знакомых узнал, что у белорусских пограничников моя фамилия не значится. Поэтому меня должны пропустить. Я купил билет на автобус и поехал. Белорусские пограничники почему-то долго меня проверяли. Я был последним в автобусе, и они минут 40 проверяли мои документы и кому-то звонили. Я уже, если честно, был просто готов перебегать границу в случае появления милиции с наручниками. Но затем подошел старший начальник смены, отдал мой паспорт, и я поехал.

У меня была литовская рабочая виза, так как до карантина я работал в Вильнюсе. И срок ее действия составлял еще 3 месяца. Однако литовские пограничники мне сказали, что виза аннулирована, поскольку в случае неприезда работника на рабочее место, работодатель обращается в Департамент миграции, и виза автоматически аннулируется. Ну и в ситуации, когда в Литву меня не пускают, а обратно ехать я не могу, я попросил на границе политическое убежище.

Причем почти сразу, как я уехал, в квартиру, где живет мой сын, пришли сотрудники с обыском. Они угрожали моей бывшей жене, что если она не скажет, где я, то ее привлекут к ответственности за укрывательство. А она на самом деле не знала, где я. И уже после на нашем национальном телевидении вышел сюжет, как я пересекаю границу. Естественно, он был в таком стиле, что я убежал из больницы и первым делом отправился собирать вещи, чтобы уехать за границу. После этого к семье уже не приходили.

- То есть изначально вы не планировали просить убежище?

- Совершенно верно. Я планировал побыть здесь некоторое время, и если в Беларуси ничего не изменится, то уже тогда пойду либо просить политическое убежище, либо искать иные способы законного нахождения здесь.

- При этом вас не отправили в Пабраде в лагерь для беженцев?

- Они сделали на границе тест на коронавирус. Он оказался отрицательным. Тем не менее, мне объяснили, что все равно 14 дней необходимо находиться в изоляции. После этого меня отвезли в школу пограничника возле Каменного Лога. Нас в группе было 8 человек, кто также просил убежище. и там нам выделили один этаж с комнатами и с кухней. В этой школе мы и прошли самоизоляцию.

Затем меня привезли в Пабраде. Там сказали, что если у вас есть возможность арендовать жилье или есть родственники, то принесите документ, и мы вас отпустим в город, жить здесь необязательно. Я нашел квартиру, арендовал, мне дали все документы. И теперь я живу в Вильнюсе и жду ответа на мое прошение политического убежища.

- С какими сложностями в первое время здесь столкнулись? Или может какие-то из них сейчас еще не решены?

- В принципе ничего такого нет. Я же говорил, что здесь некоторое время работал и жил. Люди здесь хорошие. Наверно самое сложное с работой. Потому что у меня не было больших отложенных денег. А сейчас надо арендовать жилье, покупать продукты. При этом официально работать мне пока нельзя. Хорошо, что есть люди, которые помогают. Это и белорусская диаспора, и организация Dapamoga. Они помогают и продуктами, и одеждой, и помощью в заполнении разных документов. Также мы обратились в "Красный крест", и они тоже оказывают помощь. Помощь от всех довольно хорошая. То есть, с голода я, пока не найду работу, точно не умру.

- У вас сейчас такой статус, что работать официально нельзя. Нужно просто сидеть и ждать. Чем вы занимаетесь в Литве в этот период?

- Пока тепло, хожу, гуляю, осматриваюсь. Интересуюсь у волонтеров той же Dapamoga, может кому-то нужна помощь. Иногда действительно бывает, что нужно что-то подвезти, перевезти. Ну и пока жду.

- А в акциях местных белорусов как-то участвуете?

- Да, я хожу к посольству. Стараюсь каждый день, но не всегда получается. Вчера (20 августа — ред.) был возле "президентуры". Ходим, поддерживаем. Потому что, когда я был в Беларуси и видел новости об акциях солидарности в других странах, это очень приободряло.

- Планируете перевозить сюда семью?

- Я почему-то уверен, что осталось недолго, и скорее я вернусь обратно. Но при самом плохом раскладе я перевезу всех своих родных. Потому что там и до выборов не очень жилось, а сейчас, если мы проиграем, то я не удивлюсь, если построят по всей границе забор и вообще перестанут кого-то выпускать.

- Вы собираетесь при первой же возможности вернуться в Беларусь. Но мы понимаем, что эта возможность может возникнуть через 2-3, а может и 5 лет. Если мы берем такой долгосрочный вариант, то каковы ваши планы после получения статуса беженца? Чем будете заниматься здесь?

- Наверно буду работать и стараться помогать всем тем, кто там. Хотя бы теми же советами при поисках жилья и работы. Потому что я знаю многих людей, кто собирается уехать из страны, если ничего не изменится. Особенно среди молодежи.

- Ну и последний вопрос. Литовцы, с которыми вы знакомитесь здесь, когда узнают вашу историю, как реагируют?

- Все очень рады видеть меня живым и здоровым. Все говорят, что очень испугались, переживали, что со мной, как, где, пока они не увидели мое интервью, что я живой. Всячески поддерживают, причем наверно все, кто со мной общаются и узнают меня, предлагают любую помощь. Очень на самом деле круто, что тебя так воспринимают. Конечно, я бы не хотел такой славы, но уже как есть. Люди хорошие, и очень приятно от такой поддержки.