Усталая муха лениво терла лапки на перилах балкона. Может, ее сюда занесло ветром из Африки, а может она, по своей глупости забравшись в какой чемодан, была наша, европейская. Какая разница? Мне кажется, своего на Канарах ничего нет, вот и воробьи здесь чирикают обычные, а не лимонные.
Утро (если можно назвать одиннадцать часов утром), тихий (и значит) пустой английский паб через дорогу у самой гостиницы, вдали — свинцом застывший, как озеро перед грозой, океан, и мерзкий запах жареной курицы, мешающий осознать, что ты за тысячи километров от дома. Воздух портят мои соседи, беженцы еще из СССР, которые привыкли экономить и все готовить заранее.
Лора спит, ее сон недолог, всего часа три назад мы вернулись с побережья, где, почти обессиленные, встречали рассвет, ковыряя бублики жареных кальмаров и попивая винцо (какая разница — какое). А мне не спится, я курю трубку за трубкой и знаю, что очень скоро ее разбужу… Потом мы поедем в Лас-Пальмос, а потом — опять бессонная ночь на острове, где просто грех — спать.
Грех — просто спать, если жизнь преподнесла такой подарок, такую женщину, и вот уже неделя, когда я не сделал ни одного звонка.
Она подошла ко мне еще в Хельсинки, в аэропорту и попросила помочь расстегнуть сломанную молнию на сумке. Фантастика, но мы потом оказались в одном самолете и даже, в одной гостинице (наши турагенства не особо балуют соотечественников разнообразием выбора). Еще большей фантастикой было, что за пару дней до вылета, моя благоверная вдруг засобиралась на неожиданно назначенную (именно в начале января) конференцию, которую никак нельзя было пропустить.
У меня и раньше оказывались в постели другие женщины, но такой никогда. Пожалуй, впервые я задумался, что пора все менять.
Муха, подпрыгнув, штурмовиком приземлилась на елку, которая, вздрогнув, сбросила горсть уже сухих, но по-прежнему зеленых иголок. Эту елку я привез с собой (какой НГ без елки?). И теперь она стояла, уже ненужная, в кувшине из-под рома (до этого я думал, что в кувшинах продают только вино), давно растерявшая свой запах и осыпавшаяся под не по-январски жарким, африканским солнцем. Выкинуть ее самому — было жаль, а уборщицы не трогали, как не тронули бы и у нас, поселись кто в нашей гостинице с личной пальмой.
Кто знает, как объяснить феномен курортного романа? Когда — до того совершенно чужие друг другу — люди, вдруг, словно объевшись виагры, кидаются безоглядно, по-звериному, в наслаждение короткой, яркой и не имеющей продолжения любовью. Так, (если честно признаться), происходит со многими, когда, сорвав с себя, как цепи, одежды, люди оказываются наедине с материализованными мечтами.
Конечно, и мне не раз приходилось испытать подобное, но на этот раз — зацепило по-серьезному. И дело здесь вовсе не в ее красоте, свежести, или моей усталости от многих лет совместной жизни с одной женщиной, дело было в ином. Может в запахе, который сразу стал родным, в ее жестах, которые не повторялись, или в ее голосе, магнитом сбивающем стрелку моего компаса. Не знаю, но факт, я был ВЛЮБЛЕН по-пацански, с, казалось, давно забытой пылкостью.
От гостиницы потянулись первые пляжники, любители природного песка с крошками ракушек и не страшащиеся жалящих медуз и всякой другой, не всегда безопасной, океанской братии. Другие, набив желудки (вроде как бесплатным) завтраком, уже занимали шезлонги у бассейна, что был с обратной стороны отеля, и можно только представить страдания тех, чьи окна выходили на лягушатник, вынужденных целый день терпеть вопли и визг плещущихся в хлорно-купоросной воде детишек.
К входу подкатил автобус, выпуская очередную порцию "свежих" курортников, таких растерянных, с чемоданами на прицепе, с шубами-шапками в руках, шагающих в зимних сапогах, под насмешливыми взглядами бронзово-загорелых шлепанценосцев.
— Р-р-р-р…
Я, конечно, не слышал, как Лора подкралась сзади, и вздрогнул, когда ее руки обхватили мою шею.
— Этo кто рычит!?
— Это рычит верблюд, которого мы видели в каньоне. Помнишь?
Конечно, я помнил, но не верблюда, не колючие глобусы кактусов, не ржавый, мертвый вулкан и даже не вестерн-шоу, со стрельбой и ограблением "потешного" банка, я помнил ее. Как она испугалась верблюда, как гладила стилеты колючек огромного кактуса, как заскучала в горах и как радовалась, когда "хорошие" победили "плохих" в живом кино, с почти настоящими ковбоями.
Обернувшись, я проглотил ее в объятиях, …она была не против…
— Можно ослепнуть, наслаждаясь солнцем, окаменеть, охлаждая себя льдом, можно остановить и время, умерев, но оргазм, это — звездная вечность, то, что даровано жизнью и что делает нас счастливыми, как не был счастлив ни один Бог, я ЛЮБЛЮ тебя.
Женщины редко цитируют, умные женщины, не повторяют, то, что она мне сказала, следует еще понять. Видимо, вид мой был настолько глупо-счастливый, что она рассмеялась и сменила тему:
— Потом поймешь, иди в душ, я за тобой. И знаешь, если поедем в Лас-Пальмос, то, пожалуйста, попроси в прокате крышу на наш джип, а то в горах я совсем замерзла и обещай, что никаких ресторанов, пока мы не найдем хоть один магазин для наших моряков, где продают мечту — мохеровые шарфы и двухкассетники. Это моя просьба, я хочу побывать там, где был мой отец. Понимаешь?
— Обещаю.
***
Когда в ванной зажурчала вода, она подняла трубку и набрала номер.
— Здравствуй, это я … Да я все сделала, как ты просила, он водил меня в рестораны, казино, мы были вместе, но знаешь, все напрасно … Нет, он тебе не изменяет, я так и не смогла… Нет, все бесполезно, я сделала, что могла, так что зря ты все это затеяла… Да, я возвращаюсь… Спасибо.
Положив трубку, беззвучно, только губами, прошептала:
— С-с-сучка! … И я — сучка.
Потом встала, выскользнув из белоснежного халата, и на цыпочках, словно на ногах были невидимые туфельки на шпильках, танцующей походкой направилась в ванную.
