Сегодня утром Тихон Алексеевич видел по телевизору интервью с известной артисткой Шурбиной, в котором она рассказывала о своей семейной жизни, о муже, о днях безграничного счастья и о том, какими стали ее будни после утраты любимого человека.
— Я не чувствую одиночества, мне кажется, что он со мной, — говорила женщина. — Все окружавшие нас — его — предметы приобрели новые оттенки, запечатлели его облик. Даже вмятина от подлокотника на кресле способна сохранить тепло рук…
Говорят, что можно представить чужую боль. Может быть и можно, но почувствовать, если никогда сам с этим не сталкивался, невозможно. Тихон Алексеевич понимал вдову сердцем. Со дня смерти его супруги Донары Ильиничны прошло уже несколько лет, а он все равно чувствовал ее присутствие и поддержку. До сих пор ему казалось, что она просто вышла по делам и вот-вот вернется, чтобы окинуть ласковым взглядом, сказать доброе слово, улыбнуться и еще раз подарить ощущение покоя и счастья. Обстановка его двухкомнатной квартиры застыла во времени, с пониманием храня прикосновения, воспоминания и фотографии, отображающие девочку, девушку, мать и бабушку с красивым лицом, прямым лбом, карими, лучистыми, приветливыми, умными глазами и мягкой улыбкой. Он почти слышал ее тихий, спокойный голос…
Каждый день за редким исключением Тихон Алексеевич навещал супругу в ее последнем пристанище. Путь на кладбище был неблизкий, но дорога не в силах была остановить мужа, спешащего к любимой женщине. Он считал своим долгом рассказать Донаре о новостях, об успехах сына Сергея, внучки Ольги и совсем еще маленького правнука Ванечки, бабушку уже не заставшего. За долгие почти 90 лет жизни Тихон видел много прекрасного, дорогого и удивительного, но не было для него ничего дороже и важнее, чем его семья.
Тихон Алексеевич был одновременно и счастлив, и несчастен. Этот пожилой человек вызывал сочувствие, потому как лучшие годы прожиты и остались в памяти, Донара ушла, уступив место еще большим проблемам со здоровьем, сын с невесткой Татьяной и внучка с супругом и ребенком жили отдельно, большая часть жизни осталась позади, и в глаза остервенело кидается неизбежность и понимание того, что прошлого, увы, не вернуть. Так думали многие окружающие, не представлявшие, что гармонии и счастью Тихона можно поражаться, завидовать, учиться. Да, ему было много лет, но возраст давал определенные преимущества. Тихон Алексеевич не торопился; у него было много времени на размышления и анализ прошлого, в ходе которого он находил все новые и новые грани счастья: он прожил богатую событиями жизнь, преодолел нищету, голод, страх, войну, превратился из умного в мудрого, из мальчишки — в старца. Он был сыном, а стал мужем, отцом, дедушкой и даже прадедушкой. Но все же было нечто главное, крепкой нитью проходящее сквозь всю жизнь, что открылось ему в детстве, что помогало ему созидать и создавать, что он не смел потерять и за что готов был терпеть любые муки — Любовь.
Тихон наделял это всепоглощающее чувство разными эпитетами: истинная, взаимная, беспредельная, беззаветная, горячая, сердечная, чистая, светлая. Он любил повторять, что Бог и любовь — синонимы; любовь борется со смертью, превосходит и побеждает ее, отбрасывает страх утраты и позволяет человеку быть по-настоящему свободным. На своем опыте он убедился, что если одно из двух бьющихся в унисон сердец навсегда замолкает, любовь не затухает, как костер, не исчезает, как капли дождя в озере, не проходит, как холодный февраль, наоборот, она горит, словно неугасимая лампада перед божественным образом милосердной богоматери, от которой исходит благодать. Величественное счастье Тихона состояло в понимании силы любви, способной преодолеть все тяжелые переживания, умаляющей горе, разрушающей и ослабляющей его одиночество. Любовь поддерживала его в несении креста, возложенного на его сильные плечи, креста, который он так мужественно, с достоинством и честью проносит сквозь жизнь, не очерняя память жены о муже, сына об отце, внучки о деде, правнуке о прадедушке.
Просмотренная утром передача всколыхнула в Тихоне Алексеевиче череду воспоминаний. По дороге на кладбище он заново пережил встречу с Донарой.
— Как вчера было… — думал он. — Когда же… Ах да, 28 февраля 1949 года, в Хабаровске, в помещении городского драматического театра. Я тогда был направлен в этот город для продолжения воинской службы в управлении войск Дальнего Востока и оставлен на работе при штабе… В тот вечер в театре я оказался в партере, заметил Донару… — глаза Тихона наполнились слезами. Казалось, что он сейчас там, в 49 году, молодой, веселый, слегка неуклюжий…
Тихон подошел к ней в одном из антрактов, познакомился и через несколько дней, в студенческом общежитии, состоялось их второе свидание. Девушка сидела на стуле с кистью в руках и раствором цветного мела рядом…
— Она была замечательна. В ней все было превосходно, но главное ее богатство, достоинство, это душа и ее зеркало — глаза. Донара поразила, пленила, очаровала меня своими глазами….
Воспоминания Тихона унесли его на невысокий берег Амура, к ограде городского парка. Именно там, под голубым бескрайним небом, в месте, с которого открывался волнующе прекрасный вид на широкую реку, он сказал Доне о своих чувствах, и именно там она ответила ему взаимностью. Свадебный вечер проходил в Нижней Гавани — на малой родине невесты. Вернее, было два вечера и родителям Донары дважды пришлось готовить угощение: первый раз Тихон не приехал из-за сложностей с работой.
Встреча… Свадьба… Ребенок. Через полтора года, в вестибюле роддома Тихон узнал голос своего сына Сережи. Да, это кажется невероятным, и новоявленный отец посчитал это великим чудом! А потом ребеночка принесли домой, в однокомнатную квартиру площадью 9 квадратных метров, с одним окном, выходящим на северную сторону, со светом, водой и слабым теплом, исходящим от батареи. Вода для купания Сережи, стирки белья и приготовления пищи подогревалась с помощью керогаза. Тихон не переставал удивляться мужеству, выносливости и доброте женского сердца: каким же оно должно быть, чтобы противостоять злу? Молодая мать согревала малыша теплом своего тела, вскармливала молоком; за счет бессонных ночей, страшных, нечеловеческих лишений и ограничений вела домашние дела и готовилась к урокам в классах мужской школы, где большинство даже не видело своих отцов…
— Вот в этой неравной борьбе с трудностями она и нанесла огромный ущерб своему здоровью, подорвала организм и положила начало накоплению болезней! — пальцы Тихона непроизвольно сжались в кулак.
Почему-то вспомнились строки из личных записей супруги: с 62 года ИБС, приступы тахикардии, с 86 по апрель 89 частые приступы мерцательной аритмии, постоянный шум в голове с 75, распространенный остеохондроз, хроническая болезнь живота, гипертония II степени. Часто в середине дня одновременно загудит голова, со всей силой заболит спина, затечет сердце, начнутся рези в животе, — не знаешь, куда деваться…
Тихон перечитывал этот абзац много раз, знал его наизусть и всегда с новой силой корил себя за те мучения, которые испытывала Донара. В действительности он был замечательным мужем, и делал все, чтобы семья жила в достатке и в гармонии, но как и всякий любящий человек, чей ангел-хранитель навсегда покинул землю, он искал изъяны в своем поведении.
— Она никогда не беспокоилась о себе… Никогда…
Тихон подошел к знакомой могиле. На кладбище беспечно пели птицы, припекало солнце, на стоящей недалеко скамейке непринужденно умывалась кошка. Казалось, что Жизнь пытается спрятать уродливые деяния Смерти, покрывая их живыми цветами, приглушая птичьим пением и отвлекая от них пушистым рыжим созданием.
Медленно и осторожно Тихон Алексеевич опустился на скамейку.
— Здравствуй.
Горько, необычайно горько осознавать, что ближе быть уже невозможно. Пожалуй, переживаемые Тихоном ощущения можно сравнить с обострением слуха у ослепших людей, только в данном случае укрепилась внутренняя связь, — иногда возникало чувство, что он знал супругу еще до знакомства, видел, когда они жили в разных городах и переписывались. Рассказанные Донарой истории оживали в голове Тихона, и он вновь пускался в путешествие по ее жизни.
Родители Доны умерли, когда ребенку шел второй год. От родной матери ей достались тонкие черты лица и красота, а характером девочка пошла в отца — бравого, сильного амурского казака. К счастью, ее удочерили великолепные люди: Илья Матвеевич и Степанида Дмитриевна. Тихон провожал взглядом большой буксирный пароход, плавно отходивший от причала. Люди всех возрастов с тоской смотрели на отдалявшуюся землю: они покидали родные места, прах предков, несбывшиеся мечты. Через две недели пред ними предстанет суровая тайга, где им предстоит подчинить себе малую ее часть: вырубить лес, выкорчевать пни, построить избы. Не все выдержали морское путешествие, многие остались на других пристанях, но семья четырехлетней Донары одной из первых сошла на берег в Нижней гавани — так было названо поселение.
На ее долю выпало немало сложностей. Из-за травмы отец остался без глаза, и семья инвалида переехала в окрестности Новониколаевска, где родители были заняты работой по найму. Дочери пришлось рано повзрослеть, помогая вести хозяйство. Там она впервые спасла маму от смерти, уговорив уставшего врача приехать… Да, Тихон определенно видел детство супруги! Вот она идет на работу с матерью, вот знакомится с детьми хозяев, вот они замечают ее рвение к знаниям и обучают читать и писать…
Через пару лет они вновь вернулись в строящийся поселок; с помощью селян Илья Матвеевич построил себе дом, обзавелся скотом, распахал огород. Большим событием для Новой гавани стало открытие начальной школы. Позже Донара станет первой обладательницей высшего образования, но пока она всего лишь ученица, которой еще предстоит продолжить учебу в школе соседнего поселка и закончить в районном центре города Богородск.
Трудный был период. Возможности сегодняшнего времени тогда казались сказкой, хотя возможности, как фантик у одной и той же конфеты, — обертки могут быть разными, а вкус конфеты хорошо знакомым: горьким и сладким одновременно. Люди также любили и радовались, мечтали и ошибались, шутили и смеялись, а еще плакали, грустили, ненавидели и работали. Учебу в Богородске Донара совмещала с трудной и опасной работой: используя железный лом, они с подругой дробили лед на середине Амура, измеряли его толщину, температуру воздуха, передавали данные в метеослужбу, кушали, отправлялись на занятия, а потом заходили на остров для заготовки дров.
Где-то вдалеке раздались раскаты грома. Тихон Алексеевич посмотрел на небо — чистое, голубое.
— Интересно, синих туч не видно…. — Идущий где-то дождь принес с собой новую картину. Из-за отправки молодых парней на фронт, девушек и женщин стали включать в рыболовецкие бригады. После окончания учебы в школе, Донара вошла в состав одной из таких подразделений. Как-то, когда баркас в очередной раз выехал на лов, на небе показалось небольшое черное облачко. Оно разрасталось с невероятной быстротой, и вдруг налетело на рыбацкое суденышко сильнейшей смесью из грома, ветра, ливня, ослепляющих стрел молнии.
Спустя несколько суток напряженных поисков, односельчане потеряли всякую надежду на чудесное возвращение рыбаков. В поселке перестали топить печи, вести разговоры, даже собачьего лая слышно не было! И вот, к концу третьего дня, в Новой гавани появилась группа людей в разорванной одежде со скомканными волосами, впалыми щеками и светящимися радостью глазами — все они выжили в той страшной буре. Дона рисковала больше всех, потому как в момент катастрофы ее руки оказались стянутыми веревкой от баркаса, и если бы не молодой человек, стремительно нырнувший за скрывающейся под водой девушкой…. Тихон вздрогнул. Если бы не тот парень, как бы сложилась жизнь? Возможна ли жизнь без Доны? Конечно, конечно, нет! Он не мог не знать ее, не жениться на ней, не быть рядом все эти долгие годы.
Взгляд Тихона Алексеевича застыл на могиле. И все-таки Донара гораздо ближе — она в нем, она с ним. Отпевание, запах кадила, первые горсточки земли, падающие на крышку гроба… Нет, это не про нее, не про его верную самоотверженную супругу! Это где-то очень близко, но все-таки дальше, чем ощущение душевного единения.
Жена офицера. Это можно назвать профессией. Как же он благодарен Доне за ее мудрость, понимание, поддержку! Где бы он ни был, какие бы трудности не испытывал, он чувствовал силу ее любви, и это придавало ему мужества.
— Господи, как часто она оставалась одна! У меня не было строгого распорядка работы, условий для нормальной жизни, даже отпуск не получалось проводить вместе!..
По лицу Тихона медленно покатилась слеза, но он, казалось, не замечал ее скольжения и не почувствовал солоноватый вкус на губах. Он думал о громадной умственной и физической нагрузке, которая подтачивала организм супруги, и находился у ее постели в больничной палате, где сердце отсчитывает последние удары, дыхание слабеет, и голова слегка отклоняется от него в сторону…
Утро Пашки началось плохо: голова трещала, тело ломило, проникнувший в комнату свет раздражал, подташнивало и хотелось отключить свой организм хотя бы на пару часов, чтобы не чувствовать тяжелые последствия вчерашней пьянки. Что пили, по какому поводу и с кем вспомнить Пашке было трудно. Он беспомощно лежал на диване, всеми фибрами своей напуганной и потерянной душонки ненавидя этот улыбающийся положительный свет, и тихо стонал. Сил встать не было, как не было и желания. Стояла тишина, и это означало, что мать уже ушла на работу.
— Это хорошо. — Подумал Пашка. — Значит, мозги парить не будет.
Пашка отзывался на кличку Гугл. Конечно, можно было бы начать с другого: ему пятнадцать лет, он невысокий, светленький, с короткой стрижкой, голубыми выразительными глазами и пирсингом в левой брови. У Пашки прекрасный музыкальный слух, доброе сердце, ярко выраженные математические способности, золотые руки… Можно, но сам Пашка начал бы именно с клички. Он упорно старался заглушить в себе все светлое и хорошее, сравняться со страдающей от такого же желания стаей и гордился, что там он — свой парень. Ведь никто не будет давать чужаку приличную кличку!
Он жил вдвоем с матерью, которая работала в две смены, по природе своей была молчалива и угловата, и считала, что делает все возможное, чтобы воспитать сына достойным гражданином. Она редко видела Пашку, ругала его, когда видела, а потом ругала себя за то, что не смогла удержать отца в семье и теперь только и может, что указывать мальчику на его провинности. Пашкина мать была простой женщиной, ставившей во главу угла чистоту, порядок, здоровое питание и отзывы окружающих. Она явно не была создана для жизни с проблемами, не умела разговаривать на темы возрастных изменений, поиска смысла жизни и участвовать в формировании отношения к этой самой жизни. Нет, она была хорошей, вернее, положительной женщиной, однако помочь сыну и увидеть происходящие в нем изменения у нее не получалось. В возрасте двух, трех, пяти лет все было просто и понятно: сказки, игрушки, можно — нельзя. С годами воспитание усложнилось.
Алина пыталась научиться не обращать внимание на подростковую грубость, курение, явление сына домой в нетрезвом виде и радовалась, что мальчик не болеет, здоровается с соседями, выносит мусор, ходит в школу (по крайней мере, числится и на него нет жалоб), не употребляет наркотики, хорошо питается и помогает обустраивать жилье: красит окна, ремонтирует двери, чинит электропроводку. А Пашка жалел мать и действительно старался выполнять часть мужской работы.
Бедняжка! Как же нелегко ему было! На его еще не распустившиеся плечи свалилась тяжкая обязанность — взрослеть. Неожиданно для себя он перестал быть ребенком, осознал, что мир сказок и приключений, в котором его воспитывали, находится от него дальше самой далекой звезды, стал замыкаться в себе, стеснялся, ненавидел в себе это глупое стеснение и оттого бросался в другую крайность — вел себя слишком вызывающе. Пашка был неглупым парнишкой, но мудрости в нем не было. Он интуитивно чувствовал, что громко ругаясь, демонстративно куря, выпивая и смеясь невпопад, он убегает от самого себя, от разрывающих его сознание страхов и комплексов, но был слишком слаб, чтобы признать это.
Все то, что принято считать характерными чертами трудных подростков, было ни чем иным, как протестом и криком. Он хотел любить и быть любимым, но не умел. Пашке нужно было внимание, любовь и поддержка. Конечно, он бы ни за что с этим не согласился, но появись они в его жизни…. А пока было пусто, и мальчик замыкался в кругу таких же замкнутых и брошенных; тех, кто проснувшись однажды решили, что никому не нужны, что толчок, призванный явиться солнечным утром или поздней ночью чтобы облегчить их путь, не произойдет, тех, кого не научили любить жизнь, доверять ей, верить в свои силы, не пасовать перед трудностями и с юмором относиться к себе и к происходящему, тех, кто был разочарован и ожесточен.
Пашка вредничал, важничал и понтовался, испытывая при этом дисгармонию, и стараясь отключиться и забыться. Он был всего лишь беззащитным ребенком, от кажущейся безысходности восставшим против всего, чему он верил, и что его окружало. Безусловно, в поведении Пашки было некоторое лукавство, потому как понимал он, что многое можно делать иначе, но парнишка как будто проверял, нужен ли он все-таки, ведь если нужен, что-нибудь обязательно появится и изменит и его, и маму, и вообще всех. Скорее всего, это даже можно назвать его мечтой, только пряталась она где-то совсем глубоко, в недрах его души, и вряд ли была способна самостоятельно влиять на своего создателя. Пашка убегал от реальной жизни, потому что не знал ее, а все незнакомое и неузнаваемое порождает страх.
Внезапно Пашка вскочил — в голову ударили воспоминания. Вчера они с Цоколем, Рыжим, Хрюном и Стальным отмечали день отъезда родителей Цоколя на дачу. Пили потому, что заняться им больше было нечем, да и потом в пятнадцать лет это якобы считается круто. Естественно, о радостном событии стало известно не только пятерым ученикам восьмого "б" класса, но и множественным их друзьям. В трехкомнатную квартиру набилось порядка 20 человек, как на подбор навороченных и самоуверенных. Было много водки, сигарет, были гипер активные и супер несчастные девочки, так же ученицы… Кажется, были какие-то наркотики, этого Пашка точно не помнил. И что-то еще, то, из-за чего парнишку прошиб холодный пот.
Вечером на огонек к Цоколю забрел Димыч — местный авторитет, девятиклассник второй попытки, в сущности слабый и одинокий мальчишка, скрывающий правду в потоке мата и трясине цинизма. Зашел со свитой, на веселе. Ни он, ни его сопровождающие не привыкли относить себя к несчастным и потерянным, а потому разразившаяся позже игра слов и телодвижений мало походила на детскую и невинную. Димычу приглянулась Ленка, Пашкина одноклассница. Алкоголь в крови достиг опасной отметки, и человек захотел любить. К счастью, орущая на весь двор музыка не помешала Пашке услышать раздающиеся из спальни крики. Димычу вмешательство в столь интимную сферу его жизни показалось некорректным, в результате чего дело продолжилось дракой, а закончилось приездом блюстителей порядка, заботливо вызванных соседями. Причину схватки решили не говорить — люди в форме уедут, а ребятам еще жить. Народ разогнали, домой Пашка пришел "на своих".
— Хорошо хоть не забрали… — Пашка быстро моргал и учащенно дышал. — Так вот почему тело так болит…
Он оглядел ссадины:
— Еще легко отделался…
Нехотя парнишка сполз с кровати, выпил два стакана воды, позвонил Цоколю, сходил в душ и, окончательно проснувшись, решил немного проветриться. Его друг прибывал в тихом шоке, собирался наводить порядок и вечером зайти к Ленке, с которой, судя по телефонному разговору, все было неплохо.
Случившееся вчера повергло Пашку в шок. Он стремился к признанию так называемых авторитетов, потому как они олицетворяли влияние и слаженность, говорили на одном с ним языке, обеспечивали порядок и гарантировали свободу. До сих пор ученик восьмого "б" класса Павел Иконников ловил себя на мысли, что завидует Димычу, ведь он уверенно держится, нравится девчонкам, его боятся и уважают.
Уважают ли? Вот о чем впервые задумался Пашка. И если уважают, то кто? Кидать понты, гонять мелкоту, сорить отцовскими деньгами… Ладно, еще куда ни шло, но попытаться изнасиловать девчонку? Это было уже слишком. Тем более что это не простая девчонка, а сирота, живущая с бабушкой. Как можно?
Пашка любил бывать один. На него часто накатывало уныние, думать над причиной которого было лень. В таких случаях он просто много ходил или ездил туда — сюда на общественном транспорте, почти не курил, пил минеральную воду без газов и молчал.
Вдоволь находившись, мальчик вошел в первый подъехавший автобус, даже не взглянув на номер. Место у окна было свободно, и он небрежно плюхнулся на сидение. Несколько минут назад Пашку посетила мысль о смерти: зачем жить, когда все так однообразно и уныло? Его жизнь виделась ему в исключительно печальном свете. Да, наверное, где-то есть счастливые люди, но они точно не здесь, не в его городе. Все закручено на деньгах, нормальные деньги честно заработать невозможно, воровать стремно и опасно, мать вкалывает по-черному, в школе полный отстой и равнодушие, никому он не нужен, матери наверняка было бы легче жить без него, кровопийцы и копии своего отца, — определения, которыми Алина нарекала сына в минуты гнева.
— Быть или не быть…. — Пашка сам поразился серьезности поставленного вопроса. И ужаснулся.
Желая поскорей отделаться от мрачных мыслей, парнишка принялся рассматривать пассажиров.
В отличие от него, едущий в том же автобусе Тихон Алексеевич не спешил сменить занятие. Пробыв на кладбище добрую половину дня, он направлялся в расположенную в нескольких остановках езды православную церковь. Мысленно он ни на секунду не расставался с Донарой, и даже сейчас был с ней, проживая очередной этап ее жизни. Тихон перенесся в Хабаровск, город на высоком берегу Амура, и видел молодую кареглазую абитуриентку Дону, приехавшую поступать в педагогический институт. Интересно, какое впечатление произвели на нее мраморные лестницы, богатые люстры, красные ковровые дорожки, разостланные в Храме знаний?..
Девушка была хорошо подготовлена, самостоятельно вела физику в седьмом классе, а потому без труда стала студенткой первого курса физико-математического факультета. Трудности, с которыми ей предстояло столкнуться, были трудностями, переживаемые ее большой страной в послевоенные годы: плохо было с питанием, одеждой. Неожиданно мама заболела воспалением легких, и Донаре пришлось прервать обучение на целый год, чтобы спасти Степаниду Дмитриевну уже во второй раз. Кризис миновал, больная медленно шла на поправку, но за ней по-прежнему требовался постоянный уход. Кроме того, в помощи нуждались дедушка и бабушка по отцовской линии, и поскольку отца призвали в армию, Доне пришлось устроиться на работу в сельский совет секретарем. В то время правительство приняло постановление о материальном обеспечении многодетных матерей, что во многом увеличило и усложнило секретарские обязанности. Супруга Тихона Алексеевича была отзывчива и неравнодушна, и близко к сердцу принимала чужие утраты, несчастья и слезы.
Спустя год Донара вернулась в институт, отражающий суровые реалии времени. Студенты выживали, как могли. Выдаваемая на день норма хлеба почти полностью поедалась за завтраком, на обед оставались лишь крохи, а об ужине говорить и вовсе не приходилось. Многие не выдерживали, сходили на обочину или переводились на учительский факультет, готовивший учителей младших классов. Происходящее можно было сравнить со спортом, но с обнаженной до костей драматичностью. Действовал закон выживания. К счастью, Доне хватило сил дойти до конца и получить заветный диплом. В 1947 году произошла долгожданная отмена карточной системы, и прилавки магазинов наводнили продукты. Голод отходил, страна возрождалась и освобождалась от пут и оков, оставшихся в наследие войной. Молодое окрыленное создание, направляющееся на работу в школу, верило, что дальнейшее развитие общества должно пойти по пути международного сотрудничества в глобальных масштабах, направленных на укрепление мира во всем мире…
— Дона — учитель от Бога! — в который раз пронеслось в голове Тихона Алексеевича. — Окончила "на отлично" среднюю школу, пленила своей эрудицией профессоров Хабаровского педагогического института, принимающих выпускные экзамены, и 27 лет отдала педагогической деятельности… Она была замечательной матерью и бабушкой, всегда старалась помочь, ободрить своих учеников и близких, найти к ним подход, вникнуть в суть проблемы. Донара была наделена щедрой, неистощимой, неувядаемой, неограниченной, горячей, искренней и светлой любовью. Как важно уметь и хотеть любить! Как нужны нам всем такие люди, способные понять и поддержать тогда, когда хочется плакать, кричать или умереть… Как нужен учитель — понимающий, мудрый, доброжелательный.
На одной из остановок в автобус зашла молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Все места были заняты, и Пашка с интересом наблюдал, "отважится" ли кто-нибудь уступить ей место. К его великому удивлению, этим кто-нибудь оказался высокий пожилой человек. Медленно, с трудом, он поднялся и предложил девушке сесть. Та долго отказывалась, говоря, что может постоять, и повторяла после каждого слова "спасибо, ну что вы", но все-таки сдалась и, краснея, заняла его место. Сидевшие пассажиры стыдливо отвернулись, будто не видели происходящего, а особо активные стоящие пытались было прокомментировать нерадивость сограждан, однако видя, что уступивший сидение мужчина не разделяет их рвения, быстро успокоились.
Пашка с интересом разглядывал Тихона. Им овладевали смешанные чувства. С одной стороны, он терпеть не мог старых людей. Они ассоциировались в его сознании с коммунизмом, нищетой, горем, лишением и отдающей нафталином нравственностью вперемешку с сентиментальностью. Парнишке хватало своих проблем, и забивать голову чужими, тем более тратить энергию на сочувствие, ему совсем не хотелось. Но с другой стороны, стоящий перед ним человек вызывал скорее уважение, чем что-либо другое. Почему-то на ум Пашки пришло всего одно слово: достоинство. Действительно, Тихон Алексеевич держался достойно и мужественно. Пожалуй, он был единственным настоящим мужчиной в этом автобусе, объектом для подражания и немым укором одновременно. Его взгляд был добр, пронзителен и отражал покоящуюся в его душе гармонию. Пашка поймал себя на том, что злится, только вот на что?
Когда Тихон направился к выходу, мальчик поплелся за ним. Он вяло брел за этим незнакомым мужчиной и отгонял от себя всякие мысли. На самом деле ему просто хотелось приблизиться к чему-то настоящему, ощутить спокойствие и не бояться быть собой. Конечно, Пашка никогда бы в этом не признался, да и вряд ли он это понимал, только сейчас парнишке безумно хотелось идти за Тихоном Алексеевичем, куда бы он ни направился.
Дойдя до церкви, Пашка замешкался. Он не верил в Бога, по крайней мере в описанного библией, и почувствовал некоторое разочарование оттого, что пожилой господин уже скрылся в портале собора. Мальчик еще раз посмотрел на вход. Нет, мысль о безропотном следовании за этим человеком его больше не прельщала, ведь они совсем не знакомы, да и потом, что он ему скажет и хочет ли тот услышать Пашку? Ребенок вдруг почувствовал себя ужасно глупо, и чтобы вновь отогнать накинувшиеся мысли, побежал. Остаток дня Пашка провел в старом парке, на берегу пруда, где он так часто играл раньше с мамой…
Сегодня у Сергея был трудный и плодотворный день. Утром он встречался с представителями фирмы, согласившейся оказать его спортивному клубу материальную поддержку, днем собирал необходимые документы, добирал нужные печати и, наконец, сдал необходимый пакет бумаг секретарю. Теперь вопрос приобретения снаряжения для проведения тренингов по изучению основ ориентирования, скалолазания, оказания первой помощи и транспортировки пострадавшего — вопрос недолгого времени.
Сергей был фанат своего благородного дела, — он старался пробудить в подростках интерес к жизни, вытащить из лап подавленности и страха, и занять увлекательными походами, приключениями, разговорами и историями. Сергей благополучно пережил все необходимые этапы становления личности, помнил себя в 10, 15, 20 лет и знал, как возвращать или прививать веру в собственные силы. Он организовал спортивное объединение, собрал ребят и предложил альтернативу нытью и саморазрушению.
После короткой беседы с секретарем Сергею захотелось пройти пару остановок пешком, и лишь потом поехать домой. Свернув в очередной переулок, он услышал крики и ругань: Димыч с телохранителями решил отомстить Пашке за непрошеный визит в спальню, и подкараулил его недалеко от дома. На небольшой асфальтированной площадке, среди гаражей и битого стекла, пятеро парней ожесточенно колотили светловолосого мальчугана. Сергей среагировал незамедлительно, и через несколько минут побитые и напуганные подростки ретировались в неизвестном направлении.
— Живой? — Сергей участливо опустился на корточки перед дрожащим всем телом Пашкой.
Тот кивнул.
— За что они тебя?
— Девчонку помешал изнасиловать.
Пашкин взгляд был до боли знаком Сергею. Еще бы, ведь все его ребята смотрят одинаково: испуганно, одиноко, потерянно, с надеждой. Наверное, однажды к нему придет и команда Димыча, а пока он нашел еще одного малыша, которому обязательно постарается помочь…
Ночью Тихону Алексеевичу приснился удивительный сон: в праздничном свадебном убранстве к нему явилась Донара. Двери комнаты бесшумно раскрылись, стены растаяли, потолок исчез и уступил место звездному небосводу. Она пришла, окруженная цветущими яблонями, грушами и вишнями. На голове, сверкая блестящими драгоценными камнями, красовалась диадема, руки украшал массивный золотой браслет, а пальцы — кольца. Белая фата, усыпанная бутонами алых роз, слегка колыхалась. Карие глаза как всегда были лучисты, улыбка — добра. Все лицо ее сияло неописуемой божественностью, неизреченной красотой, невыразимой грацией.
— Я пришла поздравить тебя с наступающим юбилеем "золотой свадьбы". — Произнесла она своим спокойным нежным голосом. — Помнишь, в первый год нашей совместной жизни ничего этого не было, — и она задумчиво обвела себя многозначительным взглядом. — Не нужно плакать и грустить, не предавайся печали! Смерть всего лишь разлучила душу с телом, но душа — бессмертна, и нет силы на земле, на всем белом свете, во всей Вселенной, способной оторвать нас друг от друга! Я всегда буду заботиться, беспокоиться и сниться тебе, Тиша. Я всегда буду рядом.
