В уездный город Т въехала, гремя по камням мостовой, кибитка. Обычная, ничем не отличающаяся от других транспортных средств кибитка, каких немало на бескрайних просторах могучей бывшей Эстляндской губерни от границы до заграницы. В ней сидел молодой мужчина средних лет, между 5 и 40 годами. Он был не толст и не тонок, но именно таков, каким вы его себе представляете; его тройной подбородок лежал на округлом его животе, задрапированном зелёным сукном, а сухощавые старческие руки судорожно сжимали потёртый японский зонтик "три слона", какие модно теперь носить в высшем свете. Звали этого мужчину Прыщиков, и, признаться, не знаю почему, ибо лицо этого приятного во всех отношениях мужчины было гладко выбрито, как у младенца. Он был одет в новый брусничного цвета с искрой костюм "Adidas". На поясе его весело болталась новенькая "Motorola".

Из трактира вышли двое неопрятно одетых мужиков, по их топорным лицам была видна их аристократическая национальная принадлежность. Один спросил другого: "Как ты думаешь, находится эта "мобира" в зоне распространения сети Q-GSM?" — "Да, наверняка." — "А кибитка не доедет до Хаапсалу." — "Нет, не доедет." На этом и кончился их занимательный разговор.

Кибитка Прыщикова остановилась у ничем не замечательной гостиницы под названием "Последнее пристанище — Local". Его кучер Силикон остановил коней, и слуга Укропка помог Прыщикову вытащить своё грузное, т.е. его грузное, тело из кибитки. Грязная старуха в сиреневой заплатанной шляпке и на таком же сиреневом заплатанном подносе поднесла ему такой же сиреневый заплатанный штоф с вонючим содержимым типа "Vana Tallinn". Прыщиков сунул ей в руку две кроны и, оттолкнув её от себя, вошёл на порог гостиницы. Плешивый и грязный, но добрый хозяин предложил ему комплексный обед, в который, кроме всего прочего, входили щепотка табака и стакан воды. Но Прыщиков скромно отказался и попросил номер в гостинице. Хозяин спросил: "Вам кровать с матрасом или без?" "С матрасом" — кивнул головой Прыщиков. "Матрас! Иди сюда!" — крикнул хозяин. В дверь грузно ввалился дюжий мужик, назвавшийся Матрасием Тимофеевичем (коротко — Матрасом). Он был сторожем и нередко охранял сон посетителей от нападений прыгающих насекомых неустановленного типа. Прыщиков, зажмурившись, с секунду смотрел на вошедшего, а потом, махнув рукой, сказал: "А! Пускай их!" Хозяин хотел было спросить — кого их, но он был чрезвычайно скромным и вежливым — и не решился. Прыщиков прошёл в свой номер и был приятно удивлён не обнаружив там ни одного таракана. Из щелей выглядывали только блохи да клопы. Каждые несколько минут пол пересекала дохлая мышь.

Через некоторое время кучер Силикон и Укропка внесли бариновы вещи, состоявшие из двух больших чемоданов и маленького холщового мешочка. В чемоданах барин хранил исключительно свои личные вещи в виде споднего, пиджаков, одно- и двубортных спортивных костюмов и полотенец. В холщовом же мешочке опрятный и точный Прыщиков хранил свой паспорт иностранца и парочку запасных аккумуляторов для своего телефона. Задвинув чемоданы под кровать и спрятав под столом мешочек, Прыщиков устроился окончательно.

На следующий день у Прыщикова было назначено посещение городских чиновников для попытки заведения полезных знакомств. И, скоропостижно позавтракав и приведя в порядок свой чубчик, напомадив свою залысину, он направил свои стопы к губернатору города Т.

Губернатор, Потап Африканович Рийгикогу, на поверку оказался славным малым — он был карликом. На шее он имел Анну, но эта Анна была так велика по сравнению с его головой, что все, говорящие с ним, обращались к его Анне. Потап Африканович, улыбаясь всей своей Анной, заключил Прыщикова в объятия и сразу же, поражённый благородным видом его подбородков, просил его вечером всенепременно быть у него, губернатора, на банкете. Он трижды пожал руку нашему герою и, ласково подталкивая его в спину дверной ручкой, выпроводил того за дверь.

Сразу же из оффиса губернатора Прыщиков направился засвидетельствовать своё почтение местному трактиру, вывеска на котором гласила: трактир "Три салаки". Оказалось, что в трактире рыбный ассортимент отсутствует и Прыщикову пришлось угоститься жареным поросёнком, приправленным яблоками и какими-то экзотическими паучками. Глотнув бокальчик отличного марочного "Poltsamaa", поднявшего ему настроение, наш герой отправился в гостиницу, к себе в номер.

Во дворе кучер Силикон починял кибитку — менял местами рессоры и колёса. Укропка мирно спал на матрасе, но не на стороже, а на своём тонком, чем-то схожим с блином, матрасе.

Прыщиков зашёл в свой номер и, подойдя к зеркалу и смахнув с него пыль и паутину, посмотрел с обожанием на своё отражение. Оно тоже смотрело на Прыщикова с любовью в глазах и улыбалось, отбрасывая на стены блики своей залысиной и золотым зубом. День прошёл незаметно и, как это иногда водится, наступил вечер.

И Прыщиков, в предвкушеньи банкета развалившись в своей кибитке, велел Силикону трогаться. Силикон потрогался и, ругая лошадей за их медлительность, поехал.

Банкет оказался очень весёлым — звучала камерная музыка: её исполнял оркестр местных заключённых. Роль дирижёра исполнял полицеймейстер, махавший своей резиновой дубинкой.

Там же, благодаря гостеприимству очень-очень славного губернатора. Прыщиков обзнакомился и с прочими чиновниками города Т — такими, как судья, прокурор и вице-губернатор. На банкете губернатора присутствовали также несколько магнатов–помещиков. Это были: Табакевич, табачный король; Ухогорлоносов, учёный–практик и гомеопат, действительный член Дерптской Академии Наук; и, конечно же, Манилоо, владелец кондитерской фабрики "Олев". А так же почтмейстер Индексон, который неизменно присутствовал на всех городских банкетах, любящий непременно быть в центре событий и внимания.

Табакевич был большим волосатым детиной, который не выпускал изо рта курительную трубку. Его голос был подобен раскатам грома, и голова его не была видна из–за плотного облака табачного дыма, в котором она находилась.

Ухогорлоносов был аккуратным подтянутым очкариком, гладкопричёсанный — он напоминал крота. На досуге занимался он тем, что лечил своих крестьян, смешивая всё без разбору. А так, как жизнь его была сплошным досугом, то крестьяне у него перемирали сотнями — и не столько от болезней, моров, гладов, сколько от лекарств барина.

Манилоо оказался слащавым малым с неменее слащавой вечной улыбкой на выпуклом, как таз, лице.

Всех их Прыщиков посчитал людьми приятными почти во всех отношениях — и уже не смог отказать им посетить их дома и хозяйства. И даже гости перессорились между собой за право последним принять Прыщикова. Наш герой нашёл выход из этой весьма сложной ситуации: он предложил им считалку. Первым (по жребию) вынужден был принять Прыщикова Манилоо, потом — Табакевич, а потом — Ухогорлоносов. Почтмейстер же, полицмейстер и прочие чиновники в споре не учавствовали, сочтя это дурным тоном.

Прыщиков с благодарностью расцеловал всех присутствующих, особенно дам. С банкета Прыщиков уехал в самом лучшем расположении духа. И долго ещё не мог он заснуть, приплясывая по комнате, натыкаясь на стены и не отзываясь на стук назойливых посетительниц.

Первый визит Прыщиков должен был посвятить Манилоо и его фабрике. Рано утром, пообедав рюмкой водки и луковицей, и занюхнув табаку, Прыщиков велел закладывать кибитку. Когда та была готова, он велел Силикону выезжать. Силикон надел свои парадные холщовые портки и зелёную потёртую шляпку с тирольским пером, а Укропка, как был в одной рубахе и лаптях, так и примостился на задках кибитки. И поехали. Вот — пронеслись улицы города, и потянулась долгая узкоколейная дорога с деревьями, цветами и нетрезвыми косарями по сторонам.

Дорога всё вилась да петляла, и ни с одной стороны не намечалось даже никакой деревни и уж тем более — фабрики.

"Эй! Ты куда завёз!? Чтоб тебя!" — прикрикнул на кучера Прыщиков и велел ему остановить коней. Внезапно из-за степного поворота появились двое крестьян. "Эй!" — свистнул им Прыщиков, — "Подите-ка сюда — получите на чай!" — "Мы, барин, чаю не пьём!" — "Экие вы! Ну подите же, дам на водку!" Крестьяне, довольно кряхтя и одобрительно кивая лысыми головами, подошли к кибитке. Прыщиков спросил у них, где находится деревня Манилоо, но крестьяне сказали: "Э, барин! Так не пойдёт — сперва платите, ваше благородие!" Пришлось нашему герою раскошелиться. Крестьяне спрятали в портки полученные ассигнации и двинулись в сторону леса. "Эй!" — крикнул Прыщиков, — "А дорога!?" "Так вот же она!" — ответили хором крестьяне, указывая на дорогу, и исчезли в лесу. "Проклятье!" — выругался Прыщиков, — "Едем далее!" И они тронулись. Они мирно ехали весь день и вечер, а к ночи окончательно сбились с пути.

Вдруг вдалеке послышался лай собак. "Ну всё!" — подумали Прыщиков и Силикон одновременно и также одновременно въехали в чьи-то ворота, основательно снеся их с петель. Кибитка самопроизвольно остановилась пред верандою какого-то дома.

На порог выскочила дворовая девка в долгополой робе, напоминавшей тельняшку. "Нету хозяина, ваше сиятельство!" — сказала она, опередив вопрос Прыщикова, — "Но вы всё равно проходите в дом. Обождите, щас приведу вам барыню!" Прыщиков велел Силикону и Укропке приглядеть за лошадьми и кибиткой, а сам вошёл в дом.

Дом был справный, старый и угловатый. Стены изнутри его были чисто выбелены жёлтой краской. Вскоре вошла и маленькая толстая помещица, которая представилась Хворобушкой. Одета она была в чепец с голубыми лентами и какой-то бесформенный балахон, напоминавший одновременно доспехи средневекового рыцаря и прикид хиппи. Увидев почтенный вид и седые подбородки барина Прыщикова, она тут же бросилась ему в ноги, называя его ревизором и моля пощадить её дом. Наш кроткий и добродушный барин не то, чтобы воспользовался моментом, — просто, удивлённый таким её поведением, он молча стоял пень пнём. И, сочтя его неумолимым, Хворобушка решилась на подкуп. Заламывая свои толстенькие ручки и путаясь в многочисленных подолах, она сказала Прыщикову следующее: "Изволите чайку испить? "Lipton" в пакетиках." Прыщиков изволил. "Барин, а не изволите купить у меня использованную телефонную карточку? С сорока четырьмя наклейками впридачу как-никак!" Прыщиков не изволил. И тогда помещица прибегла к крайнему средству, она сказала : "Батюшка, не обижайте бедную сиротинушку — Христа ради купите у меня тушку!" "Какую тушку?" — удивился Прыщиков — "Чёрствую такую, ма-а-хонькую. Аккуратную чёрствую тушку. Коровью. Намедни мор состоялся среди моих коров — так даже и не знаю, куда давать их бренные тела? Может, возьмёте? Недорого…"

С отвращением Прыщиков плюнул и, выбежав на крыльцо, кликнул Силикона с Укропкой, велев закладывать кибитку. Это оказалось делом несложным и вскоре, скрипя и издавая привычное "тых-пыддых", кибитка тронулась. Путешественники проехали большую часть ночи — и вскоре вдали замаячила единственная труба кондитерской фабрики "Олев".

Как ни странно, дома помещика Манилоо рядом с фабрикой не оказалось, а впоследствии — не оказалось вовсе. Манилоо жил в самом здании своей фабрики, которая практически не работала от начала её построения. Но реставрировалась она раз в три месяца — и то, ежели был какой-нибудь праздник. Вокруг стояли несколько покосившихся бараков, которые и составляли всю деревню Манилоо. Вдали паслось некоторое количество баранов или овец, напоминающих коров, — ничто не указывало на падёж скота в этих краях.

Приятно улыбаясь всей своей физиономией, Прыщиков резво, как молодая коза, вскочил на крыльцо фабрики и дёрнул кнопку звонка. Кнопка дёрнулась и приняла положение раненого ёжика. По прошествии пяти минут громкий звонок огласил все окрестности и долго ещё эхом отдавался в перепонных барабанках нашего героя. Нимало не смутившись содеянным, Прыщиков отошёл от двери. И правильно сделал — цельная дубовая дверь сотряслась от серии мощных ударов. Не в смысле, что они были исполнены мощи, — просто они были так слабы, что казалось, будто чьи-то мощи силились их открыть. На пороге показался сам хозяин; он как всегда улыбался. Он тут же заключил гостя в объятия и старательно его облобызал. Затем слащавый Манилоо провёл нашего героя в гостиную, в которую был некогда переделан конфетный цех. Он вызвал горничную и велел ей принести кофию и шоколада.

От шоколада Прыщиков хотел уже было отказаться, но, спохватившись, что это может обидеть хозяина, взял. А Манилоо, сладко жмурясь, по-кошачьи заискивающе заглядывал в глаза гостя, как будто уговаривая его: "Ну, остановитесь же у меня — поживите с недельку!" Именно это и прочёл в его глазах Прыщиков и, не желая быть обузой столь радушному хозяину, поспешил отказаться, чем невыносимо обрадовал Манилоо. Только хозяин не подал и вида, что он рад, — только кошачьи глазки залучились сильнее да широкая улыбка от уха до уха осветила его чело. И он сунул в рот гостю ещё пару плиток шоколада. А когда тот стал задыхаться, ласково сказал: "Кушайте, ваша светлость, кушайте. Только смотрите — не подавитесь!" Потом он потянулся и сказал: "Ах! Кстати! Совсем запамятовал, дурья башка! Раз уж не хотите боле оставаться у меня, то извольте принять… " Он не успел закончить фразу, как Прыщиков исторг из себя шоколад и, хрипя и откашливаясь в кружевной манжет, сказал: "Уж ладно, ваша светлость! Уговорили! Так уж и быть! Позвольте мне переночевать у вас ночку-другую." — "Позвольте вам этого не позволить!" — "Ах, что вы, что вы! Я и впрямь у вас переночую!" "Ну разве только ночку",– разрешил Манилоо. Между тем наступала пора обеда. Щедрый Манилоо и на обед кормил своих гостей шоколадом — Прыщиков был не исключением. Даже дворовые люди у Манилоо кормились шоколадом. Тот у них был практически везде. Ужинали все тоже шоколадом; даже весь свой скот и домашних птиц Манилоо кормил шоколадом, в особенности — кур. Он самолично по вечерам натирал на тёрке несколько плиток шоколада и потом направлялся на птичий двор. Куры у него были большие, бройлерные; они с удовольствием ели господскую шоколадную стружку. Правда, неслись они шоколадными яйцами "Киндер–сюрприз"; а так как в глубине души Манилоо был фанатичным пацифистом, то резать он их тоже не резал. Вот так и жил на одном шоколаде, который добывал практически из всего в уцелевшем цехе своей фабрики. Узнав меню Манилоо, ужинать Прыщиков наотрез отказался и лёг спать голодным. И всю ночь напролёт ему снился Манилоо, который в его, Прыщикова, привязанного к стулу запихивает пригоршни шоколада и непрестанно улыбается, приговаривая: :"Кушайте, ваша светлость, кушайте. Только смотрите — не подавитесь!"

Проснулся Прыщиков утром — весь в холодном поту. Скоропостижно одевшись, он направился в гостиную. Манилоо уже ждал его с шоколадной плиткой в руке. Весь Прыщиков изнутри сжался от отвращения и выбежал на двор. Забежав в конюшню, он пинками поднял спавших Силикона и Укропку и велел им запрягать коней. При выходе оттуда, он столкнулся с хозяином, рот коего был измазан шоколадом, и упал в обморок.

Манилоо лично управлял переносом тела Прыщикова в его апартаменты. Не скупясь на выражения, он громко кричал "майна" и "вира".

Очнулся Прыщиков оттого, что что-то холодное коснулось его лба. Он недоумённо раскрыл глаза и увидел — ко лбу его прикладывают холодную, как лёд плитку шоколада. Издав вопль, достойный Тарзана, наш герой выскочил в окно второго этажа и, благополучно приземлившись в свою кибитку, застывшую в ожидании его одного и нервно щёлкая зубами, велел трогать.

Видя бегство гостя, хозяин ещё некоторое время бежал за кибиткой и кричал: " Ваша светлость! Самое главное забыли — мой подарок! Хотел презентовать вам несколько тушек моих коров — мор начался, девать некуда! Ваше сиятельство, куда же вы? Постойте!…" Вскоре он отстал и исчез за поворотом. Бледный и тихий Прыщиков ещё долго сидел в кибитке, судорожно сжимая в руках свой зонтик, и даже не слышал, как, подскакивая на выбоинах дороги, позванивала его "мобира".

А кибитка всё дальше и дальше увозила нашего героя от уездного города Т.

Вскоре, оправившись и придя в себя, Прыщиков сообразил, что едут они в сторону, противоположную городу Т, и велел поворачивать назад. И вот они снова понеслись по узкоколейке назад. И точно — вдали замаячила труба "Олева". Прыщиков велел Силикону гнать коней нещадно — и они вмиг пронеслись мимо ошеломлённого Манилоо, сидевшего у обочины.

Вскоре кибитка пересекла по периметру деревню Хворобушки. Ворота её двора уже были повешены на новые петли и нещадно скрипели на ветру, потому что был понедельник.

Через пару-тройку часов и пару-тройку лошадей вдали показались огни города Т, несмотря на то, что был уже глубокий полдень. Просто горела будка сторожа. Вокруг неё тесным кольцом стояли пожарные, которые громко пели: "Гори, гори ясно, чтобы не погасло!" и грели озябшие руки. Прыщиков проехал в трактир и сказав: "Гулять так гулять!", заказал две луковицы и две понюшки табаку. Намереваясь отправиться в гостиницу, в свой номер, Прыщиков встал из-за стола, но тут из трактирного тумана возник Ухогорлоносов. Посверкивая стёклами своих очков в такт залысине Прыщикова, он полез целоваться. Не дав нашему герою и слова вымолвить, он сказал: "Экий вы бледный! Может примете мою пилюлю? Нет-нет, не возражайте! Вы просто обязаны принять мою пилюлю!" Бедный Прыщиков, как мог упирался, зная "живительную" силу его лекарств. Всё было бесполезно — и он вынужден был сделать вид, что принял её, спрятав за щёку.

Схватив Прыщикова за руку, Ухогорлоносов поволок его за собой на двор, приговаривая: "Я вами, право же, займусь! Я вас вылечу!" Шокированный Прыщиков даже не упирался, и, воспользовавшись случаем, Ухогорлоносов усадил его в свою телегу, сам сел в его кибитку и приказал кучерам ехать в его имение. Вскоре они пересекли черту города. И тогда какая-то женщина, бежавшая за ними следом отстала.

Этой женщиной была жена почтмейстера Индексона. Она же распустила по городу слух, что Прыщиков так плох, так бледен и так не приходит в себя, что едва ли доживёт до завтра.

На очередном вечернем балу у губернатора Индексон собрал вокруг себя некоторое количество гостей и поведал им некоторую историю. По мере рассказывания, к ним присоединились и остальные.

Повесть о комдиве Тюбетейкине

"Ну-с, судыри мои!" — начал почтмейстер, — "А история эта — история жизненная. И не один находил в ней для себя поучение, и не один ещё найдёт! Но перед тем, как я вам её поведаю, — я задам вам один вопрос: кто же такой, этот приятный и знакомый всем нам помещик Прыщиков!?" Все, уставившись в одну точку, коей послужил нос рассказчика, тактично промолчали. Поняв, что всех заинтриговал, Индексон продолжил: "А Прыщиков наш с вами — не кто иной, как комдив Тюбетейкин!" И, закусив губу, закрыв один глаз и оттопырив мочку уха, этим придав весу своему утверждению, он сказал: "Так вот, жил-был на свете некий поручик Тюбетейкин. И однажды шёл он по улице и так ему радостно было жить на свете, что он решил: "А не повеситься ли мне?" Взял и повесился. Так что, судыри мои, Прыщиков наш и есть никто иной, как…"

На час все задумались, переваривая историю почтмейстера, а по прошествии часа хором воскликнули: "Какой же он комдив, когда повесился поручик?!" "Ах, телятина я, гусь в яблоках, шоколадное мороженое!" — грязно выругался Индексон, — "Действительно! Как я не подумал!" Потом, правда, он пытался выкрутиться, говоря, что поручика Тюбетейкина посмертно представили к званию комдива. "Он не может быть Прыщиковым, так как он повесился!" — говорили ему. "Ну и что, что повесился! По-вашему, повешенный не может быть Прыщиковым?!" — огрызался он. Но все его попытки уверить всех были бесплодны — никто не поверил.

С тех пор почтмейстера перестали приглашать на балы и званые обеды. И в связи с расстройством всего — и не в последнюю очередь желудка — тот приказал долго жить.

А в это время сидящему в телеге Ухогорлоносова Прыщикову стало плохо. Просто, видимо, в пилюле обнаружилось присутствие дрожжей — и щёку Прыщикова раздуло. Он страдал но молчал. И тут снова на его лицо обратил внимание Ухогорлоносов, когда они как раз въезжали во двор его усадьбы. Он тут же отдал приказ позвать Мурзабека и Мустафу. Мурзабек и Мустафа оказались парой дюжих мужиков неустановленной национальности. Послушавшись барина, они взвалили Прыщикова на закорки и, внеся его в лабораторию, привязали к топчану.

Отплёвываясь, озверевший Прыщиков разорвал кожаные ремни и, увидев препарированную тушу коровы, сразу же сообразил, что его ждёт. Сбив с ног Мурзабека и вошедшего Ухогорлоносова , он выбежал на двор, где попал в руки полицеймейстера. Последний в руках держал ордер на арест Ухогорлоносова в связи с проведением ряда опытов над крестьянами, не говоря уже о падшем скоте. Вырвавшись, Прыщиков рухнул в свою кибитку. Силикон тронул коней без приказания барина. На этот раз погони не было.

Наш перепуганный насмерть герой, когда они отъехали в сторону города Т на несколько километров, приказал Силикону завернуть в лес. Там они разбили свой лагерь. Там же Прыщиков привёл себя в порядок и сменил свой брусничного цвета "Adidas" на ласты и акваланг. Но после передумал — и надел свой белый парадный сюртук и красную кепку. Он наскоро пообедал и решил рискнуть вернуться в гостиницу. Совместными усильями Силикон и Укропка сменили на кибитке номера и выехали по направлению к гостинице.

Как ни странно, в гостиницу Прыщикову удалось пробраться незамеченным. И там он, наскоро найдя свой номер, наскоро уснул. И наскоро проспал до вечера.

Проснулся он оттого, что в дверь постучали. Прыщиков накинул свой жёлтый камзол, который достал из чемодана, и, приоткрыв дверь и оглядев с ног до головы пришедшего, спросил: "Кто там?" Пришедшим оказался здоровый волосатый детина в клубах дыма — одним словом: Табакевич.

"Здрасьте!" — прогрохотал он, — "Я к вам с деловым предложением." — "Ну, проходите же… Очень-очень рад вас видеть!" Табакевич тряхнул шевелюрой и вошёл и, посмотрев на своё лицообразное рыло в зеркало, начал: "У меня эпидемия ящура среди коров…" и Прыщиков, издав ужасный вопль, вытолкал Табакевича за дверь. Потом он упал на кровать и сделал себе массаж подбородков. По прошествии четверти часа новый стук привёл его в чувство. Прыщиков снова приоткрыл дверь — на пороге в клубах дыма стоял всё тот же Табакевич, он пробасил: "Вторая проба!", и наш герой снова захлопнул дверь. Из-за дверей послышалось: "Ну хоть пару тушек. Чёрствых тушек. Они у меня все такие славные были при жизни — и доились, и мясо хорошее. Я вам списочек напишу: вот, к примеру, Зорька — чудо, а не корова, а Ночка — молоко было жирное, аж 10%" Прыщиков закрыл уши, но голос-гром Табакевича продолжал доноситься из-за двери: "Дёшево! Очень дёшево отдам…!" И тогда наш герой собрал все свои вещи в чемодан и, приоткрыв окно, прыгнул.

Удар об землю смягчил Матрас: Матрасий Тимофеевич шёл по двору гостиницы, неся бессменную вахту. Отчаянно сквернословя, он скинул со своих плеч Прыщикова. Хромая, наш герой нашёл Силикона и Укропку и, поторапливая их, заставил запрягать коней. Потирая ушибленные места, Матрас двинулся дальше, что-то неслышно бормоча и посмеиваясь.

Намереваясь навсегда оставить город Т, Прыщиков сел в свою кибитку. И она поехала. Сияющий начищенными и смазанными салом сапогами, Силикон весело управлял вожжами, а Укропка, завернувшись в свой блиноподобный матрас, радостно примостился на задках кибитки. Они ехали без остановок почти двое суток — и вскоре основательно проголодались. Прыщиков уже с завистью поглядывал на кожаные сапоги Силикона. Но приказать остановиться он не мог, всё ещё остро чувствуя вкус шоколада, дрожжей и запах табачного дыма. Но голод не тётка, не дядька и даже не двоюродная внучатая племянница брата сестры её мужа! И уже через каких-то несколько метров пути наш герой за обе щёки уплетал обувь кучера, оставляя последнему подошвы. Хитрый же Укропка молча поглощал ворованные лепёшки из булочной города Т.

И так продолжалось весь день и ночь.

На утро стала видна какая-то мыйза. Голодный Силикон погнал коней, и вскоре приблизились ворота с вывеской, сообщающей проезжающим: "Месье Клюшкин и сыновья. Клюшечное дело." Но Прыщиков не собирался быть проезжающим он велел остановить коней. Оголодавший до беспамятства, он без боязни три раза постучал в ворота. Ответом ему послужили четыре удара, и на некоторое время наступила кромешная тишина. Тогда наш герой постучался пять раз — в ответ послышалось шесть ударов. Озверевший Прыщиков семь раз пнул ворота своей толстенькой ножкой. В ответ послышалось восемь ударов и крик: "А я всё равно выиграл!" И ворота отворились.

На Прыщикова глядело узкое бородатое улыбающееся лицо, и то, что представилось этому лицу, являло собой жалкое зрелище: наш герой имел на своей залысине редкую щетину, а его костюм был безнадёжно испачкан в сало с сапог Силикона. И, наконец, что самое ужасное, — Прыщиков лишился одного подбородка, отчего весь его благородный вид перестал существовать.

Месье Клюшкин — а обладателем узкого веселого бородатого лица был именно он — провёл Прыщикова в свою гостиную. Все стены его дома, как изнутри, так и снаружи, были увешаны клюшками.

"Эй, Мавра!" — крикнул Клюшкин, — "Тащи-ка сюда копчёную бычью грудинку!" "Постойте, постойте, ваше сиятельство," — насторожился Прыщиков, — "Какая бычья грудинка, когда у рогатого скота ящур?!" "Ну и что?" — удивился Клюшкин и сказал: "Девать-то их некуда, вот я и нашёл применение. Но это между нами."

Не намеренный больше терпеть с собой такое обращение, Прыщиков выпучил глаза и, совершив умопомрачительный прыжок, вцепился в горло Клюшкина. Вовремя подоспевшим Мавре и сыновьям месье Клюшкина разнять дерущихся не удалось — мешали сжатые зубы одного и скрюченные пальцы другого. Кое-как Прыщикова отогнали в угол. "Тоже мне семейство Буре!" — сквозь крепко сжатые зубы пробормотал он и, сняв со стены клюшку, метнул её в противника. Попадание оказалось метким — Прыщиков вывел из строя Мавру. Сделав таким образом отвлекающий манёвр, он прошмыгнул между ног у Клюшкина и бросился к двери.

Поплутав по коридорам клюшкинского дома, Прыщиков выскочил на двор и, найдя свою кибитку в полной боевой готовности, залез в неё и велел ехать как можно скорее. И снова Укропка примостился на задках, а Силикон, успевший перехватить на хозяйском дворе пару луковиц и колечко кровяной колбасы, занял своё место на козлах. И кибитка тронулась. А вместе с ней и Прыщиков.

Эстляндия! Мину арм! Куда ж ты тащишься, да так, что полевые мыши и дождевые черви еле уносят ноги. Даёт ответ. Но не устраивает нас ответ, который она даёт!

Поделиться
Комментарии