Вцепившиеся в решетку руки. Измочаленный зимний ботинок, в бесчисленных попытках проломить стальные прутья… Разодранная скула, сбитые костяшки пальцев, бурые пятна на рукавах. "Шизофрения, — мелькнула мысль, -раздвоение личности".
Происходящее и в самом деле напоминало безумие. Один человек бесновался в клетке, изрыгая витиеватые проклятия, а второй, проснувшись, с интересом прохожего созерцал действия первого. Максим был обоими одновременно, и как соединить разорванных сиамцев воедино представлял плохо.
Оба жителя мозга, однако, соглашались с тем, что клаустрофобия — не пустой звук. Оба сморщились, при возвращении чувствительности. Первым звучным аккордом боль ударила по запястьям и голове. Гулом отозвались почки и колено. Стройным тупым ноем влились разбитые пальцы ноги. Наблюдать за истязанием самого себя становилось глупо. Проснувшийся потянулся и встал. Футбольные попытки спастись прекратились.
Отсутствие какой-либо реакции на нецензурные завывания. Полутемный коридор. Возня за стеной. Отцепившись наконец от решетки, узник опустился на подобие лавки и обхватил руками тяжелую голову…
"Е-мае, что ж я сделал-то"… Мысли тяжелыми трупами на глади мертвого озера появлялись, сверкая выпученными глазами, и тут же с бульканьем исчезали. Спасительные буйки идей отсутствовали напрочь.
"По крайней мере — я не псих. Я в камере. Я это понимаю. Я совершил что-то плохое, и меня задержали, допустим, до выяснения личности ", — рассуждал голос в голове. "Да-да, — ободряюще подхватывал второй, невесть откуда взявшийся, — допустим, просто спал на улице, нарушая архитектурный ансамбль столицы или просто писал на ратушную елку". "Хорошо, если писал, а не мастурбировал" — назидательно издевался третий, добивая уточнением, — "На елку".
"Я слышу голоса". Максим вспомнил смешного толстого америкоса, дарившего прохожим многозначительные взгляды. Надпись "Ай хиа войсез" на его майке вкупе с выражением лица делало фигуру колоритной.
"Вот и я теперь слышу". Улыбаться разбитой губой было больно.
"Может ты не в вытрезвителе потому, что он просто переполнен", — продолжал спасительные предположения второй.
"А наручники?" — ехидно встрял третий, — "наручники — холодное оружие, пьяное туловище заковывать в браслеты менты не будут, да и права не имеют…"
Максим долго и тупо смотрел на запястья. Со стороны его можно было принять за молящегося мусульманина. Да, наручники явно сегодня здесь побывали. Помимо этого руки были украшены жутким количеством грязи, сломанным ногтем и глубоким порезом на правой ладони…
Максим перевел взгляд на рукава. Салатовая некогда рубашка была по локоть щедро залита бордово-коричневым. Неуютно перерастало в жутковато, хоть второй из голосов и твердил приглушенно о том, что кровища на рукавах, вероятнее всего — собственная… Перед глазами с чудовищной скоростью замелькали обрывки кадров, насыщенные кровавыми сценами. Хохотал Дракула, щурился Крюгер, и старший брат Сет, наливаясь яростью, слушал историю о том, что заложница пыталась удрать…
Неожиданно коридор ожил, и полосатый проем заполнила туша охранника. Максим назвал фамилию, имя, адрес… Размытый страж порядка исчез.
Возвращаться к размышлениям было гадко… Рождество. Газета. Ресторан… Мозг тяжело скрипел… В конце концов, память сжалилась, и карты пасьянса начали переворачиваться одна за другой…
Максим увидел себя за столиком. Бутылка, наполовину пустая, потом на две трети, а в голове — лишь слабый намек на опьянение. Мысль о том, что неплохо бы добить ее, а потом всем рассказывать, как засадил литр — и ничего! Вспыхнул фрагмент, как в очередной раз отстукивая свежеопустошенной рюмкой по столу залихватский мексиканский марш, почувствовал острое жжение. Рюмка, не выдержав натиска, разломалась на куски, и отомстила. Вгрызлась напоследок в мякоть ладони хищным огромным осколком. Промывания в раковине, откуда-то взявшийся бинт, возбужденные советы со всех сторон.
Фантастический вальс, оказавшийся здесь, как седло на корове. Наверняка Наташа утащила и закружила его до ранения. Может именно это и всколыхнуло дремлющий вулкан…
Память раздутой облезлой кошкой натужно делилась деталями. Какой-то нелепый припадок клептомании, когда пара столовых приборов медленно переместилась во внутренний карман пиджака. Максим чувствовал, как кровь прилила к щекам. Подобные выходки уже имели место. После очередной гулянки было довольно мучительно обнаруживать в карманах то солонку, то стопку, то чайную ложечку… Объяснению феномен не поддавался, и, горя похмельныя синдромом и чувством всеобъемлющей вины, Макс незамедлительно швырял трофеи в помойку…
За решеткой вновь возник полицейский, и сообщил, что человека с таким именем и адресом не существует. Максим остолбенел. Шок был прерван просьбой с оттенком угрозы. О том, что не лишним бы было сообщить свои реальные данные. С трудом приходя в себя, и допуская, что это просто трюк, чтобы окончательно сбить с толку и без того потерянного человека, Максим вывалил на мента очередную дозу ругательств, завершившихся рекомендациями приобрести нормальную базу и сосать у енота. Мент покачал головой и испарился.
Последними кадрами из уцелевших в голове вчерашних событий была дверь ресторана, расплывающаяся вишневым белизна на руке, и чья-то робкая попытка усадить его на такси, успехом не увенчавшаяся. На этом хроника обрывалась. Макс понял, что тонет в неизвестности. В анналах памяти отсутствовал даже намек на главное — почему он здесь. Тревога, растущая с каждой минутой обволакивала, сгоняя с места. Максим вновь задергался. Еще и узкая клетка давила на подсознание.
Часов не было. Не имея совершенно никакого представления о том, сколько он здесь находится, и сколько прошло с момента последнего контакта с властями, Максим погрузился в состояние ужасного ожидания, когда важно хоть какое-нибудь прояснение, и одновременно не хочется знать ничего, страшась возможных чудовищных деяний отпущенного на волю подсознания…
Наконец в замке повернулся ключ. Решетка призывно распахнулась, и откуда-то издалека ватный голос позвал на выход.
Паутины потрескавшейся краски на стенах коридорах, отшлифованные бесчисленными ногами лестницы, тусклый свет ламп в уродских плафонах — все было как в тумане. Сзади доносились отрывисто направляющие приказы провожатого.
Путешествие привело в кабинет с убогой мебелью и двумя хмурыми представителями власти. Стражи порядка были в возрасте, форме и при погонах с блескучими блямбочками малопонятных очертаний. Догадаться, полковник перед тобой, ефрейтор или маршал было невозможно. Умные, спокойные взгляды, однако, убеждали в том, что вряд ли это старшие сержанты.
"С какой стати загулявшим пьянчугой будут заниматься такие птицы? Влип ты, парень. Сейчас оформят по полной программе", — радостно заметил третий голос.
Начались расспросы. После минуты формальностей пришлось познакомиться с истерикой. Организм на измене, состояние полной неопределенности, похмельный синдром и допрос чинов сделали свое дело. Обливаясь трехручьевыми слезами и соплями, абсолютно не заботясь о внешнем виде, Максим поносил ментов хриплыми воплями. Вязкая брань густыми шлепками падая им на фуражки и плечи, медленно стекала вниз по мундирам. Не делая попыток отряхнуться, констебле-префекты молча принимали очередные порции с достойной невозмутимостью.
В конце концов канализационный фонтан иссяк… Заглатывая кусками воздух, которого катастрофически не хватало, Максим отчетливо слышал в голове: "Смотри… Они ничего не делают. Не бросают тебя обратно в камеру, чтобы успокоился. Не бьют. Они молча внимают. А ведь это не просто оскорбление лиц при исполнении… Твоих метафор на целую роту хватит. Обрати внимание, как они взирают на тебя. Без всяких обид и попыток прервать… Говори, мол, говори, мальчик, на тебе и так уже т а к о е…"
Колотило. Руки старчески тряслись, бешено прыгало сердце. Максим с ужасом ждал вынесения приговора. Ему дали салфетку. Понемногу приходя в себя, выкарабкиваясь из состояния, присущего не мужчинам, Максим, утираясь, переводил взгляд с одного на другого. Нет кровожадности в глазах. Или только показалось?
Спросили, где работает… Спасательным кругом на столе маячила газета. "Вы вот ее, козлы, читаете, а я, блядь, делаю…" Мат скользнул уже чисто по инерции, что-то смутно подсказывало, что пытка скоро прекратится.
Так и случилось. Сработал ли у советских экс-милиционеров рефлекс отношения к советской же экс-прессе, смогли ли они уяснить что-то для себя, получили ли ответ на все интересующие их вопросы — непонятно. Но внезапно все замелькало с нарастающей скоростью. Звонок одного из чинов. Знакомый конвоир. Протокол с великолепной формулировкой "нарушение общественного порядка". Штраф в сто восемьдесят крон за отсутствием ранних приводов. Любезно предоставленный умывальник. Упоительная сигарета. Просьба подождать здесь.
Успокаиваясь, Максим машинально читал информационные листки участка на стендах. Резанула по глазам полностью совпавшая с его собственной фамилия самого здесь главного начальника. Хотя Максим твердо знал, что родственников с такой фамилией в этом городе нет.
Роспись на протоколе уже у выхода. Улыбка заглянувшего через плечо симпатичного патрульного: "Ооо, генеральская". Горстка личных мелочей на столе. Дубленка, вытащенная из такого маленького шкафчика, что не представлялось, как ее туда запихали. Вся в грязи, сырая, измятая. Капюшон отсутствует.
Максим топтался у дверей свободы, и не решаясь выйти, с замиранием сердца уточнил:
— Я могу идти?
Усатый, добрый, самый лучший в мире полицейский хмуро сообщил:
— Можешь конечно и остаться, если хочешь.
Максим пулей вылетел на улицу. Не веря своему счастью шел домой пешком, упиваясь сладкой, невыносимо вкусной свободой передвижения. Свободой выбора. Свежим воздухом. Людьми, шарахавшимися от его вида. Много позже он понял, что отдал бы немалые деньги за кассету, если бы кто-то умудрился заснять на видео это торжественное шествие ликующего, всего светящегося, грязного парня с разбитой мордой и всклоченными волосами.
Дома, все еще плавающий в эйфории, привел себя в относительный порядок. Раны оказались ничтожными, да и не было сейчас на свете ничего, что могло бы омрачить пьянящую радость освобождения. Изредка только легко беспокоило то, что память на самом деле начисто стерла кусок сегодняшней ночи. Однако Максим решил не зацикливаться, убеждая молчавшие голоса в том, что ментам — виднее. Что не отпустили бы так просто, если что…
Переодевшись, отправился на работу. Минус профессии был в том, что она не считалась с общественными праздниками, и когда весь город отдыхал, верстальщики, впереди планеты всей, лепили продукт на завтрашние будни. Иногда это было обидно. Хотя вдруг Максиму пришла неожиданная идея о том, что помимо банальных врачей и пожарных, наверняка сегодня пекутся и завтрашние булки и гипотетическая завтрашняя погода тоже, вероятно, вычисляется сегодня… Это слегка приободрило.
Контора пребывала в предсказуемо заторможенном состоянии. Вяло передвигаясь, люди тем не менее носили в себе остатки праздничного настроения. Кто-то уже подлечился, кто-то не ложился совсем. За дверью одного из кабинетов раздался характерный перезвон…
Максим толкнул дверь в помещение технарей. Гарик с Джоном расслабленно пили кофе, успев задымить половину пространства. Серега был выходной.
Привычная обстановка и мятые лица коллег отодвинули ночной кошмар, и без того притупленный дивной развязкой. Чуть ли не со смехом Максим поделился своими похождениями, утаив сопливые детали и панический ужас.
— Рецидивист, — скупо отреагировал Джон, — гроза трущоб.
Гарик рассказал похожий случай из собственной практики. Резюмировав притчу горбатыми словами о проводниках до цугундера.
Работы на сегодня было немного. Полосы верстались без спешки, но даже медленный темп не позволял наборщицам обеспечивать фронт постоянно. Видимо, кому-то было еще хуже.
Налив себе кофе, Максим с чувством первопроходца просматривал только что сделанные страницы будущей газеты. В поле зрения оказался материал с жизнеутверждающим названием "ДУРЬ".
Бегло сканируя статью, в которой заунывно говорилось о тяготах подростковой жизни, Максим вдруг зацепился глазами за назидательный живой пример с пометкой "когда верстался номер". Речь шла о молодом наркомане, найденном сегодня ночью с перерезанным горлом в кустах окраин Старого города. Высказывалось логичное предположение, что пострадал бедолага, видимо, от рук товарищей — в борьбе за дозу… Полиция просит помощи…
По спине пробежало холодным. Где-то в далеких недрах мозга, маленькие человечки в оранжевых жилетах спешно разгребали груду камней, заваливших рельсы. Состав воспоминаний простаивал, шипя паровозом. Максим отчетливо слышал пререкания машиниста с бригадиром спасателей, бряцанье крошечных ломов и командные окрики.
Непроизвольно передернувшись, Максим потянулся за сигаретами, зацепив рукавом кружку. Горячая жижа плеснула на стол, заливая макет. Окружающие наперебой закричали о спасении клавиатуры.
Ругнувшись, Максим полетел за тряпкой в туалет. Раковину переполняла грязная посуда. Сверху лежал нож, хранивший засохшей коркой следы глумления над клюквенным тортом.
Сиплый паровозный гудок прервал оцепенение. Набирающий обороты поезд скальпелем кроил барабанные перепонки изнутри. Резко и сильно ударив кафелем по затылку, Максим прислушался. Вроде все стихло.
Тупо уставившись в зеркало, вдыхая амбре сортира и забыв, зачем он здесь, человек с перекошенной физиономией монотонно бился головой о стену. Внезапно застыл, схватил ртом воздуха и страдальчески зажмурился.
Секунду спустя Максима вырвало.
