Я помню его с детских лет. С киоска у Вируских ворот, где я покупал первую в своей жизни трубку. Вы, вероятно, знаете, там купили себе трубки Чехов и Хемингуэй. Причем одновременно. Третьим подошел я. Продавец оказался словоохотливым.
- Московские – явинские не берите, - сказал он. – Нет, ничего плохого сказать не могу, но у писателей не котируются. Посмотрите вот эти — они пользуются спросом у британских моряков.
Так я купил свою первую трубку. Мне было 13. Она прослужила мне тридцать лет и три года...
Смешно, но потом мы встретились с тем продавцом в Лондонском пабе. В небе кружили голуби, вечерело. Царкающей походкой ко мне подошел лондонский бродяга и попросил шиллинг. Я узнал в нем продавца трубок. Узнал ли меня он, сказать трудно. Он не сказал, а я не спросил. Я просто дал ему полфунта. Потом мы долго пили отвратительно-теплое лондонское пиво. Тогда я еще не знал, что в Англии нет ни одного паба, где наливают теплое пиво. Я узнал об этом много позже. Поэтому мы пили теплое пиво. Он рассказывал мне свою биографию и вспоминал Вируские ворота в Таллинне. Видимо, он полагал, что я не знаю, где это находится. Но я знал. Я с вызовом курил ему в лицо свою первую в жизни трубку, надеясь, что он вспомнит. Но он не вспомнил. Или притворился. Биография у него была черно-белая, впрочем, как у всех эмигрантов. Может быть, в следующий раз я вам ее расскажу. Но не сейчас. Потому что сейчас я о голубе у Вируских ворот.
Мимо них я проходил в столовую. Да, да, ту в самую, на углу Виру и Вене. Там служила официанткой необыкновенная девушка. Я звал ее Изабеллой. У нее были удивительные стройные ноги и лицо испанской королевы. Она подавала мне пельмени с улыбкой, которой позавидовал бы сам Cерж. В зале висела довоенная бронзовая люстра с хрустальными подвесками, и скрипели паркетные половицы. Ради этих ног, этой божественной улыбки и этих скрипучих половиц я проходил лишние стопятьсот метров с работы, теряя драгоценные минуты обеденного перерыва. Но они того стоили. It's worth that. Это по-английски. Не понимаете? Приезжайте ко мне на Остров, я переведу.
Через двадцать пять лет я встретил ее в Манчестере. Она торговала носочками в киоске на тамошнем рынке. От ее улыбки и когда-то волновавших меня ног почти ничего не осталось. Все превратилось в какой-то серый хлам. Но она узнала меня, хотя я ее не узнал. Мы поговорили... она рассказывала о столовой на углу, где служила официанткой. Я делал вид, что не знаю, где это находится. Я курил трубку с каменным выражением лица. В конце она рассказала анекдот по-эстонски, но даже в этот критический момент я ничем себя не выдал.
- Какой красивый язык, - сказал я на прощание. - Никогда раньше не слышал. Она все поняла и провожала меня долгим грустным взглядом некогда прекрасных глаз. Я не оглядывался, но чувствовал ее взгляд у себя на спине.
Но о голубе.
Как ни странно, в той, таллиннской, жизни я не был знаком с Витией. Мы жили в одном городе, ходили по одним и тем же улицам, но не встречались. Много лет спустя, переехав в Лондон, я бродил по его незнакомым улицам, но и там ни разу не встретил Витию. Я чувствовал, что он где-то рядом, сидит за кружкой пива в том же пабе или ставит на тотализаторе на ту же лошадь, что и я. Однако нам так и не повезло познакомиться. В поисках Витии я объездил все городки Южной Англии, потом побывал в Манчестере и Ливерпуле – Вития как сквозь землю провалился. Порой в голову мне приходила крамольная мысль, что Вития не существует реально, что это миф, сказка, придуманная Фурычем, когда они пьянствовали вдвоем с amigo в баре La Vita. Тогда я с силой тряс головой, стараясь отогнать эту бредовую мысль. И вот однажды... Однажды в толпе случайный прохожий положил мне руку на плечо.
- Вот он, Вития! - подумал я и резко обернулся. Но это был ниггер, который спросил у меня, как пройти на Трафальгарскую площадь. Путая русские и эстонские слова, я объяснил. Прохожий подарил мне широкую растаманскую улыбку и ушел, а я подумал: - Вития не может быть ниггером, для этого он слишком белый.
Вития был белый, а голубь сизый. Он что-то уронил на меня там, у Вируских ворот, когда я покупал первую в своей жизни трубку. Я запомнил его хищный бреющий полет. Кроме меня, там покупали трубки Михаил Веллер и Сергей Довлатов. Но об этом я узнал гораздо позже.
Счастлив тот голубь, думал я потом. Ведь не исключено, что он уронил что-то также и на Витию. Почему такая несправедливость царит в мире? Голубь, эта сраная птичка, знает нас обоих, а мы не знакомы. Как всегда в такую минуту, в минуту тягостных раздумий о судьбах моей родины, на моем типично-эстонском лице навернулись слезы. А голубь? Я встретил его потом у колонны Нельсона на Трафальгар-сквер (это по-английски). Он узнал меня и махнул мне крылом. В этот раз мне не было нужды притворяться, и я махнул ему рукой в ответ.
Эмиграция, она для всех одинакова, подумал я. Не мать родная.
А знаки препинания я ставлю так: Царкающей? походкой ко мне, подошел, лондонский бродяга: и попросил шиллинг.
Но Витию я так и не встретил.
Ваш Шериф. Всем успехов. Я
