В один из чудных сентябрьских вечеров, когда неподвижный, профильтрованный сосновым лесом воздух не портит дымок костра, на полянке, перед домом с недостроенным крыльцом, за столом, в удобных брезентовых креслах, сидели двое неопределенного вида мужчин. Сейчас ведь седина на висках не говорит о возрасте, а марка пива в кружке о благосостоянии. Одного звали Карл, другого Томас. Судя по приличной куче пустой тары, сидели они давно, а наполовину развороченные салаты в мисках служили подтверждением тому, что где-то еще были и женщины. Сидели молча, наблюдая, как по остывшей и уже скукоженной колбаске бегает озабоченная оса, подсчитывая, сколько надо пригласить подруг, чтобы упереть ее целиком.

Томас, порывшись в рядом лежащей сумке, достал папку и, протягивая ее Карлу, заговорил:

 — Ты точно не пойдешь? Тогда вот возьми и полистай. Я на этот раз поленился что-либо выдумывать или додумывать, даже имена не стал менять. А я пойду, попарю наших дамочек, обещал ведь.

 — Пухлая рукопись, может потом, — как-то вяло попытался отнекаться Карл.

 — Ты что, научный коммунизм не читал? Сам знаешь, просмотри выборочно, вполне достаточно.

 — Ладно, иди уже, поп-арь их, a я колбасок нажарю на мангале.

Уже направившись к дому, где на кирпичах, заменяющих крыльцо, грелась хозяйская черно-белo-черно-белая кошка, Томас остановился и, обернувшись, спросил:

 — А как, кстати, на государственном будет слово — "мангал"?

Возникшее, было, вдруг невидимое напряжение было снято, и оба захохотали.

Когда он ушел, Карл налил стопарик водки и выпил, не закусывая и не запивая.

"…Мне льстило, когда русские, которых на нашем комбинате было большинство, называли меня — Карл Эдуардович, и мне казалось, что я все же смогу втолковать начальству простую истину, что все надо делать не так. Если бы не Рита, я готов был ночевать в цехах, преобразуя, внедряя, меняя. Возвращаясь в общагу, смыв с себя грязь, еще долго продолжал кипеть, гоняя вилкой скользкие макароны по тарелке. Рита была терпелива, соглашалась со всем и только поддакивала. Eе "да, да, да , да…" меня тогда не раздражало. Мы складывали и убирали стол, раскладывали кровать, и я делал, что хотел, утверждая в себе полного сил самца, готового своротить горы.

Все изменилось однажды и навсегда.

По комсомольской линии намечался "koosolek". Как принято, в каминном зале (с банькой), разнообразной выпивкой и диско-музыкой. Мне сказали, что у нас новый инженер по технике безопасности, девушка по распределению, зовут ее Мария и надо будет ее пригласить, тем более, что те, кто ее видел, говорили — отпад.

Ничего не подозревая, не ожидая своей гибели, я, постучавшись, зашел в кабинет….

… Ее зеленые глаза!! Возможно это колдовство, но ее взгляд прожег меня насквозь и, честное слово, волосы на голове стали дыбом. Все. После этого я больше не существовал, как Эдуардович, любовь с первого взгляда, полная потеря собственного "Я", причем, добровольная.

Уже не помню, как я ей объяснил цель своего визита, но она поняла, что надо быть на комсомольском собрании ИТР, только не поняла, почему в бане. Ясное дело, из приезжих.

Вечером дома я впервые не смог — Рита сделала вид, что и не заметила, и долго, как кошка облизывает дохлого котенка, гладила меня, притворившегося спящим…"

С плеча Карла слетела капля крови. Сил у комара хватило только на то, чтоб тяжело приземлиться на стол, где он и принял сытую смерть, оставив после себя ярко-красное пятно.

 — Сволочь, — сказал Карл, и было неясно, кому это адресовано. Он выдернул из пачки следующий лист.

"… Я как Пилат, был готов распять их всех! Страшно болела голова — ублюдки, тупицы, уроды.

Ученики, чувствуя, что их учителю плохо, вели себя по возможности тихо и пристойно. В сущности, не их вина, что я сменил карьеру, на "почти" квартиру в поселке и безрадостную учительскую зарплату, но что было делать, родилась Янка, а на столике от швейной машинки, она уже не помещалась.

Вчера приехала Мария (она так никогда и не стала для меня Машей), и мы пили с ней спирт на кухне, запивая его холодным зеленым чаем. Рита почти сразу ушла спать, она не беспокоилась, женщины знают, когда можно не беспокоиться. А мы пили спирт и я, не стесняясь, представлял ее голой, и, дай она хоть намек, был готов облить себя и поджечь.

Когда-то она сказала: "Мы останемся ТОЛЬКО друзьями", и теперь, на правах друга, говорила то, что мне, как другу, слышать было больно. Спирт сделал свое дело.

 — Знаешь, сколько мне лет, я была замужем и у меня дочь, но поверь, только сейчас я узнала, что такое женское счастье, что такое оргазм. Но он не … он, он может исчезнуть, а я…

Боже мой! Почему это не я, ведь я, я мог бы, я мог бы… Но это был не я, и я слушал ее, зная, что ее совсем не беспокоит, как я.

Сегодня, утренним автобусом, пока я в школе, должен приехать он, ее "избранник". Какой он, почему — его? Когда прозвенел последний звонок, уже не сдержавшись, я заорал:

 — Пошли во-он !!!

Мои ученики кинулись в спасительную дверь, поплелся домой и я, не представляя, как быть, когда увижу его.

Он сидел на кухне, совсем не красавец (урод не бритый), в шерстяных носках ручной вязки и такой … какой-то свой.

Пиво? Нет, не пиво, и я спросил:

 — А у нас, еще остался спирт?

Спирт был. Удивительно, но тогда я подумал, что вот его я знаю давно, с детства, и именно его мне надо убить. На плече у него висела Мария, ее глаза горели изумрудным цветом, и словно ластик прошелся по всем моим черным мыслям…

… Мне было все равно, как, но Рита принесла ключи от нашей первой квартиры, пусть в башне, но в городе и с видом на три стороны света. Когда приходили шторма, ее продувало насквозь, и занавески стояли дыбом, но это уже была своя квартира, где можно было красить и сделать так, как требует душа.

Они приехали на белой девятке, где на заднем диване лежала корзина с их ребенком. Мария была уже не та, теперь ее глаза не горели, а только тлели, как тлеют угли, излучая спокойный жар. Я бы сменил сотни своих квартир только на то, что бы быть поджаренным на таком огне. Ее дочка называла его папой, а он, как ни в чем не бывало, с отрешенностью идиота отсутствовал в жизни. Иметь в руках такое счастье и оставаться таким спокойным, я этого не понимал и уже не ревновал его, а скорей, ненавидел.

Мы валялись перед телевизором, наблюдая, как взъерошенные депутаты пытаются склеить разорванную карту Европы. Это тогда было интересный, чем футбол, или даже видео.

 — А знаешь, — сказал он мне, — мне это уже надоело. Скоро будет скучно и всем. Мы, как шампанское, можем существовать только под пробкой, разольют, останется просто кислятина. Я с ним не соглашался, зачем тогда надо было стоять в балтийской цепочке? Как можно с таким равнодушием принимать незаслуженную любовь, скользить по жизни без цели, не увлекаясь, не зная кайфа?…

…Мы уплыли с ним к рыбацким буйкам, дальше шли сети, и ничто не мешало списать все на несчастный случай, но мы вернулись. Рита и Мария разглядев возвращающиеся точки в киселе моря, успокоились, и, когда мы, в смерть уставшие, ступили на песок, нас ждали малосольные огурцы и бутылка водки…"

Прижав ласты лап к фюзеляжу, со свистом, едва задевая верхушки сосен, над лесом пролетела пара лебедей. Карл налил еще стопарик водки, так, что слезы стекли по рюмке на лак столика, и, не затягивая, проглотил "правду" одним глотком. Долгий выдох и следующий листок

"…Кривая усмешка, как ятаган янычара резанул мою душу, когда я представил ему мою вторую жену.

Я ждал их обоих, но приехал он один. Мне было обидно, ведь я ждал Марию, но после развода с Ритой, она совсем перестала замечать мое существование. Я же хотел доказать ей, что пусть на правах друга, но все же достоин интереса и уважения. Да, я снова в глуши, у меня нет "иномарки" и я не видел заграницы, но я — есть "Я", и чем он лучше меня.

Я ненавидел его в тот момент за его едва уловимую улыбку, в то же время понимая, что ее улыбка была бы еще больней и "обожал" его одновременно, он ведь был ее.

Знаете, как надо приготовить свежевыловленного лосося к водочке и долгой беседе? Очень просто, немного соли, ложка сахара, укроп и пара лимонов, соком которых просто сбрызгивать тонко нарезанные, розово-прозрачные ломтики.

Мы сидели долго, и я не мог понять, почему Малле (так звали мою вторую жену) не восторгается моим другом. Она вообще демонстративно вышла, когда я достал из холодильника вторую бутылку водки, а его кривая усмешка ей вслед, передалась и мне. В какой-то момент, чаши весов в моей душе выровнялись, и я вдруг подумал (а пьяные об этом думают особенно часто), что люблю их обоих. Более того, чаши в моей душе качнулись вопреки всем законам природы в его сторону, когда, выйдя в сад покурить, он достал из-под свитера вороненый "ТТ", и, передернув, оглушительным выстрелом разнес спящее под веткой яблоко. Оружие в начале девяностых не являлось чем-то исключительным, но вот в его руке… Не знаю, мне это не объяснить.

Когда мы проснулись, в кровати, как сиамские близнецы и даже не разутые, Малле дома не было. Только потом я обнаружил, что она ушла, захватив с собой свои вещи, ну и, слава Богу, по крайней мере, наш развод обошелся без шрамов на лице, как в случае с русской Ритой…"

Оса на столе, так и не разобравшись с колбаской, залезла в пивную бутылку и теперь жалобно звенела оттуда, не соображая, где выход. Карл вытряхнул ее. Будь ты хоть сороконожкой, но если перепил, лучше не путешествуй, так решила оса, сложив крылышки и заснув там же, в лужице пива.

Карл не стал больше разливать водку, а просто сделал три солидных глотка прямо из горлышка.

"… Мы редко встречались, тем более у них дома, но на этот раз, что-то отмечали у них. Парились в бане, которая была встроена в самом доме, временами пропуская по кружке пива на кухне, которая служила одновременно предбанником.

Если бы двадцать лет назад, вот так сидеть всем голышом на полкЕ, я, пожалуй бы, не выдержал, точно потерял бы сознание. Но теперь это было нормально, и я совершенно спокойно разглядывал мраморные, блестящие от пара, с ягодками сосков груди Марии и моей третьей жены. Я даже не сравнивал, просто воспринимал, как обязательную часть их женского тела. Но вот он! Он волновал меня и даже очень.

Что женщина находит в мужчине, делая одного из них единственным и любимым? Еще большая загадка, что происходит с мужчиной, почему он перестает быть мужчиной?

Он все знал, и совершенно не удивился, не оттолкнул меня, когда, выйдя на кухню, я вдруг, наклонившись, начал делать ему минет. Мало того, он даже ласково положил свою руку мне на затылок.

В дверях стояли наши жены.

У нас у каждого был повод к убийству, может, только не у него…"

Солнце, надувшись первомайским шариком, окрасило малиновым цветом верхушки сосен, и готово было провалиться в лес, спрятаться в берлогу, чтобы не видеть этого бардачного мира.

В сентябре по вечерам уже прохладно, а когда прохладно, все выглядит свежим. К столику, за которым сидел Карл, подошли Томас, закутанный в тигровый халат, и свежие, румяные после парилки дамочки, обе в одинаковых васильково-голубых халатах.

 — Ну, как, где обещанные колбаски? — спросил Томас, помогая дамочкам сесть в пустующие брезентовые кресла.

 — Что за хренотень? Знаешь, это никогда не опубликуют, потому, что это полная мура, — ответил ему зло Карл, складывая листочки рукописи обратно в папку.

 — Я знаю, что не опубликуют. Вот, возьми, сделай, …что собирался, — и Томас протянул Карлу черный, тонкий и острый, как рапира, шампур.

… "У нас у каждого был повод к убийству, может только не у него". Знать наверняка, что ты будешь убит, наверно, и есть лучшее средство от скуки…

Поделиться
Комментарии