Куда уходит "курсант" Ворожцов?
Я намеренно не просила его пересказывать содержание спектаклей и фильмов или уточнять имена и регалии и без того известных деятелей российского театра и кино: уверена, что читать наш диалог будут люди искушенные.
– Права была мама, когда сказала: сначала получи высшее образование, а потом делай, что хочешь?
– Я занимался в театральной студии "Пиноккио", и был там сильно востребован. Это — родина моя театральная, мама взяла меня одиннадцатилетнего за руку и привела туда. Я не хотел идти, я в футбол играл. Свистит меня с балкона старший брат, я, посопротивлявшись, приду, поем — и опять на футбол. А у мамы знакомая была и есть, Ирина Томингас, которая Щукинское училище закончила и с детьми занималась и до сих пор этим занимается. Она воспитала и меня, и Алину Кармазину, которая играет в театре "Ванемуйне", Юлю Ботвину, — я так давно ее не видел, хотя мы с детства дружили, — она занята в "Эстонии", в оперетте "Венская кровь", Александра Потужного, который поставил в Русском театре "Реку на асфальте"; потом вышел его спектакль "Перегородки", в котором играет та же Алина, а он закончил наш Таллиннский педагогический университет, культурологию, потом это переросло в то, что он у Валерия Фокина закончил Высшие режиссерские курсы…
– Хорошо переросло.
– Может, я кого-то забыл, но все равно это — дети "Пиноккио". И возвращаясь к вопросу: да, мама была права, хотя учился я без удовольствия, потом ушел в академотпуск, все никак не мог закончить. Наверное, все равно журналистика — не мое. Закончил, получил этот диплом и отдал его маме, как она просила…
– Мама повесила его на стенку?
– Положили его на полочку торжественно, это была радость не только для нее, но и для меня… Это результат какой-то уже.
– Павел, а на улице узнают?
– После "Курсантов". На февральские каникулы я приехал сюда, мы с мамой пошли в магазин выбирать какие-то брюки, простите за интимные подробности. Стали ходить за мной две девушки. Минут 45 они за мной ходили. Перешептываются, улыбаются и, видимо, не могут решиться подойти, через час все-таки подошли и спросили: это вы или не вы? Я ответил: я — это я. Автограф попросили. Я им от имени Алеши Шавеля подписал.
– Фильм-то хороший…
– Фильм неплохой, как раз тогда новое дыхание пошло. До этого я на самом деле и не смотрел телевизор, а когда "Курсантов" сняли, начал смотреть, чтобы увидеть себя со стороны. За год до этого, по-моему, была "Бригада", я не видел всех серий, но это уже новый уровень…
– По крайней мере, это было уже похоже на кинематограф.
– Там уже можно спорить о вкусах, о том, как это сделано… Что изучает театр? Жизнь человеческого духа. А что это такое? Это тайна. И вот про эту тайну делается кино и театр. Вот мы про "Курсантов" говорили: Петр Тодоровский, это его биография, он войну прошел, много фильмов снял. В советском и российском кинематографе — величина. Серьезная величина. И сын его Валерий Петрович, который продюсером был этого проекта, достойный последователь. Поэтому у них плохо и не получилось бы. А про что они делали? Про жизнь, про смерть, про любовь, про все.
– Можно снять такой фильм и "Принцессу цирка" какую-нибудь 200-серийную…
– Но это уже вопрос совести, наверное. Есть спрос — значит, есть предложение. Вот в "Палате номер шесть" есть момент, когда Громов говорит: "Не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость, а всякий акт милосердия вызывает целый взрыв неудовлетворенного мстительного чувства". То есть люди сами позволяют, чтобы это происходило. Они потребляют, и снимается проект, средненький сериал, это оплачивается, это делается на конвейере. "Мы целей высоких не ставим, ведь нужно и такое снимать…" Такого, что можно и не снимать, больше всего. И деньги на этом делают. Хотя как сказать… (Задумывается) У меня сейчас сложное материальное положение.
– Как у любого нормального молодого человека…
– …который в рамках своей профессии хочет честно заработать на жизнь. Но, с другой стороны, мне это не нравится, я такое не смотрю, я не живу, как живут эти персонажи…
– Но вы соглашаетесь на такие предложения?
– Сейчас нет, не соглашаюсь.
– А почему?
– Если ты вляпаешься, то будет очень тяжело оттуда вылезти. Иногда тебя демоны одолевают и думаешь: а может быть, пойти туда, потому что нужны деньги, потому что нужно детей кормить…
– Да, я вас поздравляю.
– Спасибо, шесть недель, Варвара Павловна Ворожцова … (Показывает фотографию дочки на мобильнике)
– Ой, сердитая какая…
– Не любит, когда ее фотографируют…
– Это временно, это пройдет, она генетически должна любить, когда ее фотографируют… Но мы отвлеклись. Про амплуа свое расскажите.
– А мне кажется, амплуа — это для плохих актеров… Иметь амплуа — это поставить крест на себе. Вообще актер и человек — это разные существа, данность у актера — характерные роли, а хочет играть героев; человек, у которого все данные играть героев, мучается оттого, что ему не предлагают характерные роли. Блондин хочет быть брюнетом, вместо того, чтобы быть счастливым от того, кто он есть на самом деле. И когда человек выходит в пространство сцены, у него начинают проявляться другие качества. Он может быть прирожденный трагический актер, а в жизни будет ходить, рассказывать анекдоты. Возможно, нужно Гамлета играть, как клоуна.
– Как вам Трухин — Гамлет?
– Трухин — интересный актер, но я ожидал большего, мне так много рассказывали…
– Наверное, слишком много рассказывали.
– Я зритель искушенный, а лучше, чтобы кто-то сел — и как чистый лист…
– Я вчера посмотрела "Палату". Я не являюсь поклонницей Эдуарда Томана, но мне понравилось, что он делает в этом спектакле. Я от себя не ожидала такой реакции.
– Все зависит от режиссера и от его умения использовать и достоинства, и даже недостатки, чтобы это было на пользу спектаклю. Режиссеру может многое не нравиться в нас, актерах, но тогда он предлагает другие ходы. С одним составом концепция спектакля одна, с другим — другая. Иногда актер не понимает, что режиссер использовал не его сильные, а наоборот, слабые стороны, и получилось здорово. Тогда это становится незаурядным режиссерским решением. Я здесь совсем беспристрастен, хотя этот спектакль поставила Алена Анохина. Это моя с ней вторая работа, первой был дипломный спектакль "Безымянная звезда", тогда у нас не было никаких личных отношений, они вот здесь на "Палате номер шесть" начались, теперь вот дочь родилась (широко улыбается), а тогда их не было. Я вообще в женскую режиссуру не очень верю. Есть, конечно, исключения.
– Яновская?
– Яновская — одна из них. Но у нее учитель Товстоногов и муж Кама Гинкас, а Алена Анохина — ученица Камы Гинкаса. Поэтому Алена — это режиссер. Поэтому у нас что-то и произошло, что она мне стала интересна как человек, а режиссура у нее не женская, жесткая, жестокая даже. У хорошего режиссера все актеры заиграют. В идеальном спектакле нет главных ролей, потому что есть ансамбль. Есть спектакли, где кто-то, как паровоз, тащит все, а есть слаженный ансамбль. Конечно, иногда материал не позволяет. Если играется "Гамлет", то все равно главный герой будет Гамлет…
– Как не надевай на Пореченкова шубу… все равно…
– …все равно он — агент национальной безопасности… (Смеется)
– Теперь расскажите про "Сорок первый".
– Это вторая моя работа с Виктором Анатольевичем Рыжаковым. "Сорок первый" у него называется "Сорок первый. Opus Posth". Я третий человек, который стал роль Евсюкова репетировать, уже думали, что не будет этого спектакля, уже все устали друг от друга. Потом Рыжакову сказали: либо ты выпускаешься тогда-то или вообще никогда. И тут ему пришло в голову попробовать меня, я ввелся за месяц. Материал жесткий. Когда прогон посмотрели, Смелянский, в частности, сказал, что там нет высокой литературы. Борис Лавренев — классик советский. Там грубо все написано, и грубость эта стала приемом. Рыжаков такой человек, он ищет в материале "что-то еще". Все знают эту историю по книге, по фильму Чухрая, а как ее рассказывать сейчас? Там героям по 27-25. Мы — их сверстники-ровесники ХХI века.
– Вам сейчас лет сколько?
– 30 апреля двадцать восемь исполнилось.
– Совсем взрослый…
– Странно, правда? Мне самому странно. Мы начинаем не в гримерках перевоплощаться, а прямо на сцене — выходят трое людей и пытаются прирезаться к тексту, к этой ситуации. В одной рецензии серьезный критик пишет: "Трое актеров бродят полтора часа в поисках подлинной эмоции…"
– Я читала эти рецензии, это в самом деле серьезный анализ вашей работы и на самом высочайшем уровне.
– Мы не уходим с площадки полтора часа. Игра со зрителем чередуется с серьезом, такой антитеатр, все на виду, на грани юродства что-то такое. Работа очень тяжелая физически, и в этом есть актерский кайф — семь потов в первые десять минут. Актеру — чем хуже ему на сцене, тем лучше…
– А как получилось — вы не доиграли положенное здесь, в нашем театре…
– Я год отработал, а второй год… Ну, мы же сидим здесь, я играю, сотрудничество с театром продолжается.
– Пока вы не очень много заняты во МХАТе…
– Пока да, но я знаю, что сейчас ситуация будет активно меняться.
– А что произойдет?
– "Конек-горбунок" — первый проект после ремонта на большой сцене. Это братья Пресняковы для взрослых и детей по мотивам Ершова, остроумно сделанный и талантливый мюзикл. Там много хулиганств всяких, даже больше для взрослых. Потом еще вводы какие-то. Будут восстанавливать спектакль "Антигона". Там у меня маленькая роль. Есть одна пьеса, ставится редко, Теннесси Уильямса "И вдруг минувшим летом". Я когда прочитал, понял, что это самая безжалостная его пьеса.
– Он весь безжалостный.
– Но эта абсолютно поразила меня. Там большая роль, сложная…
– Как вас приняли, молодого актера?
– Там невозможно ничего почувствовать. У нас здесь театр маленький, все всех знают. Там огромное количество людей, только 96 актеров в труппе, столько же приглашенных, работники цехов и администрации миллион просто, три сцены плюс еще школа-студия рядом. Я не почувствовал ни проблем, ни восторгов. Пришел и пришел. Кто-то узнавал по кино, кто-то не знал даже, что я актер.
– Когда такой огромный штат, это уже не театр, а какой-то холдинг.
– Но холдинг может себе позволить постановку сделать не за месяц, как это иногда происходит, а репетировать столько, сколько это нужно, и там есть такой цензор — Олег Палыч Табаков, ему вообще не слабо снять спектакль на любой стадии. Пусть уже продан и завтра должен идти, или завтра премьера, а он берет его и снимает.
– А как же материальные проблемы?
– Его это не беспокоит. Это он может себе позволить. Олег Палыч — это динозавр театральный, один из последних. Его вкус и художественная совесть важнее, чем материальная сторона. Надо отдать ему должное — так было и есть. Я это точно знаю. Вот говорят про меня — уехал, не уехал. Во-первых, так жизнь сложилась, во-вторых, если человек занимается театром и кино, то поле для деятельности и возможности здесь и там — они несопоставимы. А для зрителя… У нас здесь только один театр. Какой есть, такой есть. Хочешь — ходи, не хочешь — не ходи.
– А на гастроли к нам в основном антреприза приезжает…
– Олег Павлович не любит, когда актеры участвуют в антрепризе.
– А съемки как же?
– А он собрал известных актеров, пригласил Хабенского, например, понимая, что тот будет сниматься. И это тоже ход. Люди видят кино и идут к нему в театр. Приносят ему доход, он очень гордится, что у театра нет спонсоров. Театр сам себе зарабатывает на все. У нас приличные зарплаты. Например, в театре "Сатирикон" они в три раза меньше. Это при том, что у меня низшая категория и небольшая занятость. Но можно ли прожить на эти деньги? Москва — очень дорогой город. Мне МХАТ дал комнату в общежитии, но поскольку у меня семья, я снимаю квартиру и элементарно свожу концы с концами, не более того. Алена-то сейчас не работает.
– Что у вас с Грымовым произошло на съемках?
– Разные группы крови. Меня предупреждали, но я подумал, что человеческие качества — это одно, но, может, кино будет интересное. Но не увлек он меня настолько, чтобы терпеть хамство. Я понимаю, что актер должен в неизвестность шагать и отдаваться режиссеру. Какого бы они не были пола, отношения актер и режиссер, — это отношения женщины и мужчины. Режиссер-мужчина что-то предлагает, и дело актера — отдаваться ему или нет. Грымову отдаваться не захотелось. (Улыбается.)
– А с кем бы хотел поработать?
– Тодоровский Валерий. Алексей Герман-младший. Есть возможность попробоваться. Есть такой режиссер Хржановский. Интересно. Он будет снимать фильм про академика Ландау, саундтрек пишет Леонид Федоров из группы "Аукцион", что-то такое странное будет и интересное… У Тарантино хочется, конечно, но до него далеко. "Криминальное чтиво" — просто настольный фильм, если можно так сказать. Он так правильно все делает, просто негодяй какой-то от кинематографа, этим и обаятелен.
– Интеллект для актера имеет значение?
– Есть такое неправильное мнение, что умный актер — плохой актер, но умный может сыграть дурака, а дураку сыграть умного гораздо сложнее. Площадка — такая вещь, когда ты выходишь туда, то независимо оттого, какой текст ты говоришь или молчишь, видно, какой ты. Что бы человек ни изображал, за ним есть бэкграунд, шлейф. Даже если он говорит "кушать подано", то можно понять, прочитал он "Преступление и наказание" или нет. Я многое еще не могу сформулировать. Возможно, позже, возможно, через несколько лет.
– Вот и вернемся к этому через несколько лет.
