Венок мертвым
(читая томик стихов Ахматовой)
Монопьеса

Перед каждым отрывком читается одно из стихотворений цикла Анны Ахматовой "Венок мертвым". Тексты приведены перед каждым отрывком Чтиают разные люди (или один?).

Герой пьесы — Кто-то. Без пола, возраста и без имени. Просто Кто-то.

В начале спектакля — стихотворение Ахматовой, прочитанное ее же голосом. Лучше всего — из поэмы "Реквием" (?). В то время, пока она читает, Кто-то появляется на сцене. Декораций нет. Черный задник. Черные кулисы. Небольшая подставка. Обычно на нее ставят горшок с цветами. Сейчас на ней только маленькая черная ленточка, которую даже и не видно особо издали. У Кого-то в руках — белая свеча в белом подсвечнике. Ставит на подставку. Находит спички, зажигает свечу, перевязывает ее ленточкой. Замирает где-то посреди сцены.


I Учитель

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
И задохнулся.
(1945)

Кто-то начинает говорить…

Только что — несколько строк в черной рамочке. Его больше нет. Совсем нет. Совсем.

Несколько дней назад он был такой веселый. Или грустный? Кто его помнит в тот день? Кто помнит? Ты помнишь? Ты? Ты?

Портрет… по крупицам портрет… По крупицам день. По крупицам его слова. Крупицы… Крупицы… Зачем вы так безжалостны? Зачем вы хотите убедить меня, что он знал, что уходит? Нет! Нет! Он знает, как страшно переживать матерям своих сыновей. Он знает, как страшно жене умереть не в один день с ним. А сын? А его сын? А мы? А я?

Стой! Ты! Стой! Мы разговаривали с тобой всего месяц назад!!! Куда ты? Мы же не успели с тобой поговорить! Ты мне улыбнулся и сказал "до свидания"! Стой! Куда??? Уходишь??? Неужели ты не знаешь, как это больно? Неужели не знаешь? Когда будет это свидание, которое ты мне пообещал? Ты наверняка пообещал свидания и многим другим… Кто-то шепчет: он не только знал, что скоро уйдет… Он ХОТЕЛ уйти. Кто-то говорит, говорит, говорит… Рассказывает о том дне. Пересказывает день по минутам. Он хотел уйти. И поэтому не смотрел по сторонам. Дал произойти несчастному случаю… Странная… нелепая… бредовая мысль… Или нет… или да… но он же не мог… Он столько лет учил меня, что так нельзя. Учил тебя. Учил его, ее, их… Чему он учил, если сам себя не слушал? Он не мог учить тому, чему сам не верил. Неправда, что он сам ушел. Неправда! Всё врут! Это было случайно! Он же хотел дожить до ста лет! Или даже дольше… Нелепо. И больно…

Мне сейчас очень хочется с тобой поговорить. Я не могу. Потому что ты мне не ответишь. Я буду только задавать вопросы, рассказывать что-то. А ты будешь только слушать.

Мне всегда хотелось поговорить с тобой, когда тебя не было рядом. Почему-то ты всегда исчезал. Всегда. Всегда, когда мне хотелось поговорить с тобой. Как тебе это удавалось?

И когда я встретила тебя в последний раз. В твоем красном галстуке и очках, которые тебе безумно шли, я подумала — я спешу… достаточно будет всего лишь перекинуться парой слов, улыбнуться и попрощаться…

Вот сейчас — поговорить бы… И тебя нет…

Ты сказал — до свидания. Я тоже. Когда оно будет, это свидание? Когда? Завтра? Когда? Когда??? Я хочу тебя видеть, я хочу с тобой говорить…


II

De profundis… Мое поколенье
Мало меду вкусило. И вот
Только ветер в отдаленье,
Только память о мертвых поет.
Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, мое поколенье,
Освещали твой страшный путь.
(1944, Ташкент)

Кто-то…

Неужели такое действительно бывает? Зачем телевизор настолько равнодушен? Он пытается говорить с человеческими интонациями, но у него плохо получается. Дети… Дети… Они умирают. Им плохо. А у них праздник. За что вас так? Куда мне бежать? Как мне спасти вас? Что я могу сделать с теми, кто испортил вам праздник? Я не умею убивать, но сейчас я могу сделать все. Я не умею воткнуть нож во что-нибудь, кроме хлеба. Но я воткну его в сердце… Для вас. Только бы вам помочь… Вам испортили праздник. Вам испортили жизнь. Некоторым из вас испортили даже смерть… Вам больно… Или уже не больно… Или уже совсем не больно…

Кто-то мне говорил, что люди изначально добры. Но что делает их злыми? Неужели дети могут так разозлить взрослых, что взрослые начнут убивать? Почему дети? За что дети?

А несколько дней назад… Тот человек, наверное, тоже был добрым. По доброте душевной он чуть не до смерти напугал одну женщину. Потом другую женщину. Не до смерти. Смерть принесло другое… Килограмм тротила…

Кто сказал мне, что люди изначально добры? Как я хочу вам поверить… Но не верится…

Кто вытащит занозу? У людей в сердцах застряла огромная заноза. Одна на всех. У нее много названий. Зло. Ненависть. Страх. И последствия — еще одна большая заноза… Одиночество. Боль. Страх.

Страх… Опять страх…. Мне страшно… Я боюсь. За вас. За себя. За всех. За нас.


III Памяти М. А. Булгакова

Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.
И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.
О, кто поверить смел, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленной огне,
Всех потерявшей, все забывшей, —
Придется поминать того, кто, полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь предсмертной боли.
(1940. Фонтанный Дом)

Кто-то…

Недавняя прогулка по городу. Вдруг решаю пройти по тем самым улочкам, где когда-то, не помню когда, ходили люди. Они были очень заняты. И у них блестели глаза.

Там, именно там, и именно тогда, среди сотен людей ходил человек. С удивительными рыжими волосами. Со странной, но очень приятной улыбкой. И с очень добрыми глазами.

Человек, который мог быть красавцем и уродом, бесконечно добрым и негодяем, ангелом и дьяволом.

Когда он был в последний раз там, наверху, он был дьяволом.

И его забрали. От всех забрали. Он не хотел идти туда, с ними.

Когда на них кричат, они иногда отпускают… Они ведь тоже не из камня сделаны…

Два раза он кричал на них так сильно, что они просто вынуждены были его отпустить. На третий раз… Почему мне всегда казалось, что три — счастливое число? И откуда возникло триединство Бога? Откуда? Почему его забрали так… Рядом с цифрой три…

Я не верю больше этой цифре. Не верю! А раньше… Раньше мне эта цифра часто помогала. За что, за что она вдруг предала меня?

Улыбка… Глаза… Лицо… Волосы… Свет… Добро… Нить… Я пытаюсь удержать… Не получается… Ушел… Ушел… Улыбаясь, легко взмахнув волосами.

После его ухода мир будто заколдован — некролог и пустота… Пустота… Ни имени, ни лица… Нигде… Только черная лента и свеча на могиле. И все. И все всё забыли. И никто, кроме меня не помнит то "когда-то", когда человек с рыжими волосами и доброй улыбкой ходил по соседней улице.

Пожалуйста, постарайтесь вспомнить…


IV Памяти Бориса Пильняка

Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду.
И ты смеешься беззаботным смехом.
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом…
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
(1938)

Кто-то…

Есть такие люди, которые живут с тобой в одном городе. Которые так же дышат. Которых знают и любят в твоем городе. Чьи портреты висят иногда на стенах. Эти люди тоже иногда уходят.

Не плачет весь мир. Плачет семья. Плачут друзья. Плачет тот человек в городе, который видел тебя и твой портрет. И грустно видеть черную ленту на стене. Ленту, которая мягко охватила твое плечо на портрете. И плачет стена, на которой висит тот самый портрет, та самая черная ленточка. На прошлой неделе рядом со мой вдруг появились те самые люди, которые были с тобой во время нашей единственной встречи. Они были. И я тоже. А ты — нет. Как это ты можешь уйти от этих людей…

Стой… Ведь я тебя совсем не знаю… Наверное, было бы приятно познакомиться… Или даже и не знать друг друга… Главное — знать, что ты есть. Здесь, а не под землей.

И не слышать, как кто-то рядом просипел твое имя бледными губами. Зная, что ты не услышишь уже никогда. Или услышишь? Да какая разница?! Услышишь — не услышишь… Я тебя не услышу. Твой друг тебя не услышит.

И все как по команде будут обходить тот дом. И отводить взгляд от того окна.

А когда-ибудь наступит такой момент, когда дома закончатся… Те дома, мимо которых ходить не хочеся… А потом и окон не останется, на которые смотришь не вздрагивая… Спокойно… Потом закончатся дороги, по которым можно ходить и не морщиться от воспоминаний….

Как же так? Такие разные люди… Так по-разному уходят… И так одинаково больно.


V

О. Мандельштаму

Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть —
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там, —
Это кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу…
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
(1957)

Кто-то…

А был хороший день. Звонок. Выходной? Выходной. Пойдем? Пойдем. Автобус. Улица. Трамвай. Как у Блока… Ночь… улица… фонарь… аптека… Только настроение гораздо лучше! Просто хороший день и хорошее настроение.

Стоп. После автобуса была улица. До трамвая была улица. Улица, которая между автобусом и трамваем… Встреча. Я не знаю того человека, а тебе он хорошо знаком… Я не вслушиваюсь в ваши слова. Мне просто приятно идти. У меня хорошее настроение.

Человек отходит. Я снова поворачиваюсь к тебе. В полумраке не видно отчетливо твоего лица. А голос… другой. А лицо… Может быть, оно побледнело? Что с тобой?

Ты говоришь: умер мой одноклассник. Два года назад. И никто не сказал…

Я не спрашиваю тебя, насколько вы были дружны. Я боюсь тебя спрашивать. Ты тоже молчишь. Идем. Молчим. Трамвай.

Через два часа едим мороженое в полуподвальном кафе. Ты улыбаешься. Что с тобой? Я боюсь спрашивать…


VI Поздний ответ

М.И. Цветаевой
Белорученька моя, чернокнижница…

Невидимка, двойник, пересмешник,
Что ты прячешься в черных кустах,
То забьешься в дырявый скворечник,
То мелькнешь на погибших крестах,
То кричишь из Маринкиной башни:
"Я сегодня вернулась домой.
Полюбуйтесь, родимые пашни,
Что за это случилось со мной.
Поглотила любимых пучина,
И разрушен родительский дом".
Мы с тобою сегодня, Марина,
По столице полночной идем,
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет,
А вокруг погребальные звоны,
Да московские дикие стоны
Вьюги, наш заметающий след.

Кто-то

Москва… Москва… В Москву! В Москву! Совершенно неожиданная для меня поездка. Пригород. Река. Лодка. Новые друзья… Три дня… Как из песни Пугачевой — три счастливых дня было у меня, было у меня с тобой. И мы оставили друг другу свои адреса…

Потом были поезда, которые нас развезли в разные стороны, через разные границы, в разные компании. Осталась всего одна фотография. Одна на двоих. Один и тот же кадр для тебя и меня. Один кадр для всех, кто был изображен на большой групповой фотографии.

А потом, в одном из писем… То, чего не должно было быть. То, чего тебе не должно было писать. Потому, что этого можно было избежать еще тогда, на берегу, в лодке, на вокзале… Ты… Зачем? Тобою сделан этот треугольник. Зечем? Зачем эта боль, помноженная на три?

Ты говоришь, что тебе больно. Мне тоже больно. А как должно быть больно тому, третьему человечку? В сто раз больнее, чем нам с тобой. Мы с тобой могли все исправить.

Прости. Прощай. Прощай. И пусть третий человек тебя тоже простит… Пусть все мы трое сможем друг друга простить…


VII Борису Пастернаку

1

И снова осень валит Тамерланом,
В арбатских переулках тишина.
За полустанком или за туманом
Дорога непроезжая черна.
Так вот она, последняя! И ярость
Стихает. Все равно что мир оглох…
Могучая евангельская старость
И тот горчайший гефсиманский вздох.
1947(?) Фонтанный Дом

Кто-то…

Радио. Новости. Они всегда такие бодрые, веселые… Гораздо приятнее слушать радио, чем смотреть телевизор… Совсем не хочется вздаргивать при словах "новости по радио", а приходится.

Взрыв. Жалко… Пострадали двое… Знакомая улица. Там уже было несколько взрывов… У Булгакова была нехорошая квартира. А тут — нехорошая улица.

Знакомый адрес. Что там было? Почему адрес мне знаком? Вдруг ведущий уточняет — шестнадцатиэтажный кирпичный дом…

Неееееееет! Нет! Нет!

Тишина… Дыхание…

Телефон долго издевается надо мной — дает долгие, длинные гудки, сводящие с ума и не дающие ответа — что же случилось… Вдруг голос… Слава Богу! Ты… Ты есть. Кладу трубку. Руки дрожат. Твои тоже… Но с тобой все в порядке.

В висках стучит… Почему ты живешь именно в этом доме? Пускай с тобой все в порядке. Пускай. Но зачем ты живешь в этом доме, на этой улице? Почему я знаю, что ты там живешь?


2

Как птица, мне ответит эхо.
Б. П.

Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное… Земли.
1 июня 1960

Кто-то…

Вчерашние новости. Показали тебя. И сказали, что ты умер.

Твое имя знакомо миллионам людей. Потому, что ты актер. Известный и любимый.

Несколько лет назад — ты понишь? — тебе показалось, что ты умер. Тебе показалось, что ты уже не жив. Ты не мог больше ходить. Дышать. Писать. Ты мог сидеть, говрить, улыбаться и думать. Мог, но ты был привязан к своему креслу и к трубке с кислородом.

Ты жил… Жил… Жил… Ты так долго жил в кресле… Улыбался…

А теперь перестал улыбаться. Зато наверняка можешь ходить.

Ты был вчера, в новостях. Показали твою руку. Неподвижную. На огромном подлокотнике. Рука. Нет движения. Она уже много лет не движется. Пальцы. Много лет лежат вот так. Никак иначе. У тебя паралич! Ты не двигаешься!

Крупным планом твоя рука. Медленно приподнимается палец.

Теперь ты точно можешь ходить.


3

Словно дочка слепого Эдипа,
Муза к смерти провидца вела,
А одна сумасшедшая липа
В этом траурном мае цвела
Прямо против окна, где когда-то
Он поведал мне, что перед ним
Вьется путь золотой и крылатый,
Где он вышнею волей храним.
11 июня 1960, Москва. Боткинская больница

Кто-то…

Сегодня умерла моя первая любовь. Нет-нет… Этот чудный человек жив, здоров и счастлив. Но любовь умерла. Во мне умерла. Или не умерла? Не знаю…

Когда-то мы просто вдруг возникли рядом. Не было романа, прогулок под луной…. Вообще ничего не было. Была просто первая любовь.

По ночам подушка много раз выслушивала одно и то же имя… А что было делать бедной подушке? Только слушать имя…

Потом мы вдруг разбежались… Не так… Просто мы были в разных точках планеты. Почти рядом… Просто мы так давно не виделись.

А сегодня вдруг… Там… У окна… Улыбается…

Мне казалось, что меня уже ничем не пробьешь, ничто меня не тронет, даже твоя улыбка… Трогает… Твоя улыбка… Снова рядом… И мне кажется, что не было нескольких лет.

И я все так же люблю тебя… Или нет? Я не знаю…


VIII Нас четверо

Комаровские наброски

Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены.
О. М.
Таким я вижу облик ваш и взгляд.
Б. П.
О, Муза Плача…
М. Ц.

…И отступилась я здесь от всего,
От земного всякого блага.
Духом, хранителем "места сего"
Стала лесная коряга.
Все мы немного у жизни в гостях,
Жить — это только привычка.
Чудится мне на Воздушных Путях
Двух голосов перекличка.
Двух? А еще у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
Темная, свежая ветвь бузины…
Это — письмо от Марины.
1961

Кто-то…

Мне как-то рассказали одну историю… Очень грустную… У нас в городе, напротив моей школы, были старые домики. В одном из них жила очень небогатая семья. Дети из этой семьи ходили в эту же школу. Два паренька. Кажется, погодки. На несколько лет помладше меня они были. Я их не помню… Совсем не помню… Только по рассказам других…

Жили они действительно небогато. Бедно… На двух братьев была всего одна шапка… Зимой они ходили в ней по очереди.

Однажды их дом сгорел. Один из братьев успел убежать. Второй — остался. И его не стало вместе с домом. Потом рассказывали, что на похоронах тот паренек, который остался жить, в гроб своем брату положил единственное, что у него было — шапку.

Тогда мне не было понятно, как это… Отдать мертвому единственную шапку. Сейчас начинаю понимать… Начинаю понимать… Почему только сейчас?


IX Памяти М. М. Зощенко

Словно дальнему голосу внемлю,
А вокруг ничего, никого.
В эту черную добрую землю
Вы положите тело его.
Ни гранит, ни плакучая ива
Прах легчайший не осенят,
Только ветры морские с залива,
Чтоб оплакать его прилетят…
Лето 1958, Комарово

Кто-то

Я видела тебя в последний раз. Я тебя увижу только на фотографиях. Они на тебя не похожи. Ни одна картинка не похожа на тебя больше, чем ты сам на себя похож… Почему я тебя не узнаю? Я смотрю на фотографию — и не узнаю… Люди! Кто-нибудь из вас узнает белое лицо на черном мраморе? Вы помните, вы любите… Вы узнаете? Я — нет.

Накрыт стол. Нет, не хочу… Кто-то опрокинул в себя стопку водки — первую в жизни стопку водки… Кто-то съел бутерброд… Нет, не хочу…

Я хочу тебя запомнить. Запомнить таким, как в первый день знакомства. Или когда мы встретились в театре. Или когда мы вошли в один и тот же трамвай…

И еще я хочу, чтобы мы постоянно встречались в театре. Не там, а здесь… Пусть встречи будут редкими. Или их не будет совсем. Но мне хочется знать, что ты есть. Что я случайно сяду в один с тобой трамвай. Я хочу знать, что ты есть. Чего тебе стоило просто дать мне это знание?

Почему-то ты без очков. И почему-то в синем галстуке… Ты же всегда ходил в очках… И никогда не надевал синие галстуки…

Надень красный галстук! Надень очки! Ведь все как прежде! И я тоже сниму черный костюм… Только надень очки… и сними этот дурацкий синий галстук…


X Памяти Анты

Пусть это даже из другого цикла…
Мне видится улыбка ясных глаз,
И "умерла" так жалостно приникло
К прозванью милому, как будто первый раз
Я слышала его.
1960

Кто-то…

Как странно произносить слово "УМЕР". Как будто оно из старой-престарой книги, из которой все слова устарели, вместо всех слов есть другие — более современные. А этому члову не придумали синонима.

Странное, странное слово… Когда говоришь о ком-то просто так, как будто в какой-нибудь хронике — мол, родился тогда-то, умер тогда-то — слово кажется совершенно обыкновенным.

А когда говоришь — умер мой брат. Или — умер мой друг… Слово… Оно виснет в воздухе, оно не дает дышать, оно давит на сердце, на мозг, на тело… Оно становится невыносимым… Умер мой…

Умер. Умер. Умер. Ненавижу это слово! Ненавижу! Потому что все умирают! Потому что умирают мои друзья, мои родные. Потому, что они уходят даже не попрощавшись.

Кто-то не сможет выполнить просьбы научить танцевать танго. Кто-то не даст почитать интересную книгу. Кто-то не посмеется над шуткой. Кто-то сам не пошутит. Кто-то не посмотрит так, как может смотреть только один человек на свете… Кто-то… Кого-то просто не будет рядом. Не будет никогда.

На свете есть страшное слово — УМЕР…


XI

Памяти Н. П.
И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.
Все кончено… И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.
1953 (?)

Кто-то

Случайно встретились. Может быть, ты бы и не запомнилась, будь ты другой.

А запомнилась. Потому, что ты маленькая глупая девчонка.

Ты глупая, потому что не хочешь услышать. Ладно, не слушай меня. Но я же говорю в унисон с остальными. Послушай хотя бы их!

Ты глупая, потому что ты маленькая и не знаешь, что такое беда, что такое по-настоящему плакать. Я, наверное, тоже не знаю. Но зато я знаю, что нельзя из-за какой-то непонятной проблемы бежать в аптеку. Нельзя запасаться в строительном магазине веревками и крюками. Нельзя красть у отца бритву. Нельзя залезать на карниз. Нельзя всего этого делать! Нельзя! Ты маленькая глупая девчонка!

Я знаю, ты сейчас придумаешь тысячу оправданий себе. Ты не можешь больше жить. У тебя нет друзей. Ты не хочешь искать выход, потому что ты его не видишь. Значит ли это, что выхода нет? Ты продолжаешь настаивать -– у тебя нет выхода.

Еще много-много оправданий. Много-много доводов. За. Против.

Ты скажешь мне свой главный аргумент. Сами умереть могут только очень сильные люди. Ты спросишь меня: а у тебя хватит храбрости нажать на курок кольта, направив его в свой висок?

Я тоже скажу тебе свой главный довод. Продолжать жить и бороться с трудностями могут только очень сильные люди. Я спрошу тебя: у тебя хватит храбрости бороться? Не плюнуть на все, и сунуть голову в петлю. Попробовать жить дальше…

Ты глупая, маленькая девчонка!

Знаешь, вчера мне встретилась одна знакомая. Сегодня у нее день рождения. Открываю рот… Дескать, поздравляю… А у нее глаза красные… Говорит, что один ее хороший знакомый повесился. Черт знает, каковы были причины. Просто ушел. Никому ничего не сказал. Сегодня — ее день рождения, а вчера — похороны ее друга.

Ты хочешь, чтобы кто-то с красными глазами рассказал мне и о твоих похоронах накануне свего дня рождения?

Ты глупая, маленькая девчонка!!!

Ты говоришь — они потеряют меня и поймут, как им без меня плохо. Несколько человек потеряет тебя одну. А ты потеряешь всех. Всех, кого ты ненавидишь и любишь. Всех, кого ты знаешь. А главное — тех, кого пока не знаешь.

Ты маленькая, глупая девчонка!

Ты не понимаешь, что когда-нибудь у тебя получится прыгнуть с обрыва. И тогда будет поздно звонить кому-то. Поздно думать, поздно доказывать мне, насколько ты права, делая именно так.

Ты маленькая, глупая девчонка!


XII Царскосельские строки

Пятым действием драмы
Веет воздух осенний,
Каждая клумба в парке
Кажется свежей могилой.
Справлена чистая тризна,
И больше нечего делать.
Что же я медлю, словно
Скоро свершится чудо?
Так тяжелую лодку долго
У пристани слабой рукою
Удерживать можно, прощаясь
С тем, кто остался на суше.

Кто-то…

В какой-то детской книжке говорилось, что на свете есть очень могущественные силы. Одна из этих Сил изобрела энтропию. Смерть. Все остальные Силы пытаются бороться с этой придумкой.

Когда ты был там, в синем галстуке, мне стало понятно, что Силы пока не могут ничего придумать. Что Силы, которые должны остановить смерть, проигрывают. И неизвестно, сумеют ли выиграть.

Мне иногда кажется, что этого не произойдет никогда. Я снова и снова буду видеть людей, которые не похожи сами на себя. Я снова и снова буду видеть друзей тех людей, которые за одну ночь становятся седыми и очень бледными. Может быть, эта бледность будет лишь контрастом — ведь все в черном. А может, люди действительно бледнеют едва ли не точно так же как те, кто заставил их поседеть и побледнеть.

Все это будет происходить в моей жизни до тех пор, пока и я не заставлю кого-нибудь одеться в черное. Перестанет ли все это происходить когда-нибудь?


А недавно мне вдруг захотелось зайти в церковь.

Это не был праздник. Был простой дождливый осенний вечер. С самого утра мне грезилось только одно — как я вернусь домой, лягу под теплый плед, выпью чаю, позвоню кому-нибудь из друзей…

И вдруг мне стало ясно, что могут чувствовать наркоманы, когда им надо уколоться. Это не ломка. Это только ее предвестие.

С таким ощущением я, спотыкаясь, иду по мокрой брусчатке города. Иду в церковь. Вглядываюсь в окна храма. Вхожу. Там вечерняя служба. Поет хор.

Послушав немного, я зачем-то покупаю свечку. Маленькую, тоненькую свечку. Такую, какая бывает только в церкви. У нее свой запах, свой цвет, она сделана из особого воска… И даже огонек у нее особенный…

Может быть, другим людям немного странно было смотреть на человека, который стоит посреди церкви с незаженной свечой в руках, но мне было несколько секунд страшно выбрать какую-либо одну икону, и поставить свечу именно к ней…

Богородица… Иисус… Святая Катерина… Святой Николай… Совершенно не чувствуя себя, подхожу к маленькому столику с небольшим крестом. На кресте — распятый Иисус. Рядом — две женщины. Две Марии. Богородица и Магдалена.

Здесь стоит три или четыре зажженных свечи. Три. Их было три. Моя — четвертая. Уже не помню, от которой свечи зажигаю свою… Но зажигаю и ставлю…

Ставлю для всех.

Ставлю свечу для всех ушедших. Пусть им будет хорошо там. Пусть им будет хорошо без нас.

Ставлю свечу для всех неушедших. Пусть никто из моих близких не торопится повидаться с теми, кто одел их в черное. Пусть им будет хорошо здесь. Ставлю свечу для всех нас. Для себя. И для тебя. Не уходи.

Люди приносят цветы на кладбище. У всех когда-то этот букет становится таким огромным, что его невозможно унести.

Я хочу принести тебе цветы. Тебе, не кладбищу. Принести, и услышать от тебя одно единственное слово. Оно очень простое. Это всего лишь "спасибо".

Я хочу принести тебе букет из трех белых роз, а не из четырех красных гвоздик.

Не уходи…


Во время монолога Кто-то зажигает от белой свечи маленькую желтую церковную свечку. После окончания речи гасит белую свечу. Свет постепенно гаснет. Отсается только маленький огонек церковной свечки. Огонек гаснет. Тишина. Занавес.

Поделиться
Комментарии