Ничто не угнетает меня сильнее мысли о смерти и ужина у тещи. По заведенной каким-то впечатлительным невротиком традиции зять должен бывать в доме родителей своей жены. По той же традиции родители жены обязаны появляться в доме зятя.
- Только не пей там, — тревожно просит жена.
Я не алкоголик. В реестре моих необходимых потребностей огненная вода расположена в последней трети списка, где-то между флюорографией и заменой масла в двигателе. Это значит, что пью я очень редко, что вовсе не означает, что мало. И по странному и трагическому стечению обстоятельств это случается именно тогда, когда происходит встреча с папой и мамой Веры. В семьях, где читают Платонова и почитают Хворостовского, это называется визитами вежливости. Люди кушают, выпивают, говорят, пьют растворимый кофе и расходятся после трогательных поцелуев. В нашем случае все обычно завершается тем, что либо я вылетаю из квартиры, поправляя воротник, либо тесть. Даже не напрягая память могу уверенно сказать, что попить кофе в гостях у родителей Веры мне не удалось ни разу. Хотя пахло.
- А как же мне это объяснить? — спрашиваю я, прилаживая галстук под торчащий колом воротник, и уже чувствуя, что хлопоты это пустые, поскольку скоро он все равно будет мят.
- Скажи, что за рулем.
- В окно будет видно, что мы приехали на такси.
Они переехали в новый дом, где еще не закончилась стройка. Адреса я не знаю, да и ставить свою машину под стрелу, на которой бы висел поддон с лопатами, мне не хотелось. Хотелось чужую.
- Тогда скажи, что принимаешь таблетки и пить тебе нельзя.
Мне известна только одна причина такого взаимоисключающего явления. Сказать им это за столом? Прикрыть вежливо так рюмочку ладонью и, наклонив голову и глядя тестю в глаза, проговорить отчетливо, голосом Баталова: ”Простите, папа, но сегодня никак. Гонорея”.
- Не забудь телефон, — напомнила Вера.
И я тут же его забыл.
Обычно от визитов вежливости я отбиваюсь до последней капли крови. Но нынче не отвертеться. Знаменательное событие: ее родители переехали. И эта встреча ни что иное как новоселье. А не прийти на новоселье к папе и маме все равно что засмолить в синагоге: аморально, гнусно, и — будь ты проклят, и — чтоб ты сдох, поц.
На пороге нас встречал ротвейлер Гарри, тесть в белой рубашке и теща в платье психоделической раскраски. Я бы назвал это платье лучшим творением Коровина, но боюсь быть битым в подворотне союзом художников России. Сразу стало ясно как нам рады. Гарри зарычал, теща впилась поцелуем в Веру, тесть посмотрел на меня как голубь.
Гарри — клинический идиот. Он и в молодые годы смекалкой не отличался, а к старости спятил окончательно. Тесть меня через полгода узнает. Я тестя узнаю. Я узнаю через полгода Гарри, а Гарри узнавать меня через полгода отказывается. И вот это тестево: ”Ты не бойся, он сейчас понюхает и успокоится”, — бесит меня покруче просьбы Веры почесать ей на ночь спину. Почему я должен позволять себя нюхать? Гарри что, составитель ароматов духов? Ничего подобного. Гарри — разжиревшее до состояния пивной кеги, потерявшая обоняние, зрение и умение бегать существо. В нем соединились все упрёки фауны в адрес создателя. Дома существо ласково зовут Гариком. Поскольку Гарик недослышит, имя это в квартире звучит чаще, чем слово ”гондон” на трибуне, и каждый раз, когда я слышу ”Гарик”, с трепетом озираюсь в поисках нелегала.
За столом я оказался как всегда напротив тестя. Специально садят, что ли? Это гарантировало очень скорую и очень живую дискуссию. Пить я сразу отказался, сославшись на печень. Но отказ от чоканья был обусловлен причиной куда более веской, чем просьба жены. Ублюдок Гарик залез под стол, разместился по примеру хозяина напротив и каждый раз, когда я опускал взгляд, находил между своих ног огромную, размером с закопченный на костре подойник, коричневую башку. Пить, когда тебе жарко дышат в промежность, невозможно. Попытка девственно свести колени привела к тому, что я защемил Гарику уши и он зарычал.
- Не бойся, — успокоил меня тесть, — он сейчас понюхает и отойдет.
Но Гарик не уходил. Он или никак не мог разнюхать, или разнюхал и теперь не мог оторваться. Чтобы наладить с ним межвидовые отношения, слушая критику тестя в адрес пенсионного фонда и безмозгло улыбаясь, я пилил ножом отбивную и, отчленив кусок, незаметно спускал на вилке под стол. Гарик слегка приоткрывал пасть, потоком воздуха срывал мясо с вилки и глотал не жуя. Опустошив бутылку молдавского коньяка наполовину, тесть сообщил то, что невооруженным глазом как бы не было заметно: Гарик стал совсем старый. На улице часто садится, чтобы отдышаться, храпит во сне и ещё врач запретил ему мясо. Во мне мгновенно пробудился интерес:
- А что так?
- Желудок износился, — подытожил тесть, не вдаваясь в подробности диагноза. И налил. — А ты когда на работу нормальную устроишься?
Обычно после этого вопроса не проходит пяти или шести минут, как кто-то из нас двоих вылетает на лестничную площадку с торчащими, как у подбитой чайки крылами, воротником. Все зависит от того, кто кому решил нанести визит вежливости. Сегодня была моя очередь. Но кто бы не вылетал, ”позор семьи”, ”шабесгой”, ”нохря” и ”ничего святого”, это все — я, я и я. Где он нарезал понятий в этой области, мне непонятно, известно лишь, что Пятикнижия он в глаза не видал и в Кумранскую пещеру даже не заглядывал. И, потом, не очень-то обоснованно называть меня ”гоем”, имея члена семьи по имени Гарик.
- Сейчас вернусь, — увильнул я от межэтнического конфликта и, поднявшись, направился в ванную. Полуглухие гарики, полупьяные тести, тещины чмоки и запах коньяка на свежие ноздри — все раздражало и взывало к бунту.
Когда я вышел, Гарик угрожающе, как смог, зарычал и направился в мою сторону.
- Не бойся, он сейчас понюхает и успокоится.
И тут, словно подтверждая, что спокойствие уже достигнуто, Гарик пукнул. Не припомню ни до этого, ни после, чтобы чья-то задница издавала такие оглушительные звуки. Словно школьный хулиган ткнул чинариком в шарик во время речи директора на последнем звонке. Не ожидая от своей задней части такого непредсказуемого прокола, Гарик присел и посмотрел на тестя взглядом, каким смотрит на жокея обосравшийся при старте Королевского дерби аргамак. Пук произвел на семью сокрушительное впечатление. Пораженная выстрелом теща вскрикнула, тесть захмурел.
- Он скоро умрет, — заключила моя теща, обладающая уникальным даром видеть лес за деревьями, сморщилась и горько заплакала.
Кто бы мог подумать, что пук является предвестником смерти. Если так, косая ходит за тестем каждый день.
- Пойду, погуляю с ним, — предложил я, застегивая пиджак. Лишь бы подальше. С минуты на минуту завяжется пронзительный разговор о Гарике, просмотр его детских фотографий, солнечные воспоминания о его преданности, а это еще хуже обсуждения цены на гречку.
На улице сразу захотелось выпить. Осмотревшись и взяв животное на поводок, я направился на поиски ближайшего магазина. Гарика мне приходилось тянуть за собой как осла. Он ещё не отошел от потрясения, переживал как ребенок, и потому был в состоянии делать только что-то одно из двух: либо идти, либо обдумывать содеянное. После десяти минут напряженной прогулки я увидел коробку ларька. Ни коньяка, ни виски там не найти, но ”Гёссер” два раза” у меня получилось.
На лавочке, в пахнущем постиранном бельём каком-то глухом дворе, я выпил одну бутылку, принялся за вторую. Услышав булькающие звуки, Гарик тяжело вздохнул и качнул свисающими с брылей двумя резиновыми соплями. Я не подонок как думает тесть, понятия о мужской солидарности имею. Поэтому тут же направил горлышко в пасть ротвейлеру. Он хлестко облизал башку и присосался как алкаш. В несколько секунд высосал бутылку до дна, икнул, пукнул и снова облизал себя от носа до затылка. И вдруг зазвучал как двигатель внутреннего сгорания, у которого загнуло клапаны в двух цилиндрах из четырех.
Я похвалил Гарика, но сказал, но с этим лучше повременить до дома. Если сейчас потерпеть, то потом можно доставить хозяину ни с чем не сравнимую радость. Этой просьбой я собирался решить две задачи сразу: в прямом смысле этого понятия отравить вечер тестю и избавить себя от необходимости появляться перед прохожими с Гариком. Пердящая собака не лучшая альтернатива спутника для променада.
- Ну, давай, жирный ублюдок, — поощрил я Гарика, — стучи копытами. Домой!
Мерзавец меня не слушался. Или просто не слышал. Наклонившись, я поднял ему ухо и прокричал прямо в отверстие, которое, боюсь, было сквозным:
- Домой!
Он поднялся и принялся осматриваться как командировочный на полустанке. Ужас овладел мною. Гарик не был нитью Ариадны. Теперь это было очевидно. Натянув поводок, я остановил недееспособную собаку и с ужасом — только сейчас — понял, что нахожусь на совершенно незнакомой местности, не зная адреса тестя.
Как хорошо, что я забыл дома телефон.
Мы бы еще долго стояли посреди этого, воняющего выстиранным саваном двора, если бы не появилась в арке миниатюрная фигурка. Ногой направив Гарика в арку, я пошел фигурке навстречу. При ближайшем рассмотрении фигурка оказалась мужичком. С портфелем и шляпой в руках он заходил с улицы во двор.
- Простите, любезный, — окликнул я его как можно учтивее — таким голосом преподобный привлекает внимание матери-одиночки, — вы не могли бы дать мне на минуту свой телефон?
Остановившись и зациклив взгляд на Гарике, старик почти уверенно произнес:
- Хочу вас п-предупредить. Я знаю к-каратэ.
Гарик пукнул.
- Вы меня неправильно поняли, — сказал я боевому старичку, который вес имел примерно вдвое меньше против моего, то есть, где-то килограмма сорок два с половиной. — Я вывел гулять собаку и заблудился. А телефона с собой нет.
- Вы вывели собаку и за-за-аблудились?
Гарик пукнул.
- Это не мой пёс, это тестя пес, я вывел его погулять, а он и заблудился, потому что адреса тестя не знает, — подумав, я добавил. — Я тоже.
Когда я закончил бредить, Гарик вылупил на меня два гагата. Видимо, даже для него объяснения мои показались недостаточно зрелыми. А по взгляду старичка было уже совершенно ясно, что если детали сию минуту не склеятся и разборчивой картинки не получится, потный свисток, что он сжимает в кармане, тотчас появится на свежем воздухе.
Гарик пукнул. До сих пор только это являлось доказательством, что жизнь в этом дворе есть.
- Что это с-с са-сабакой? — спросил старик. Есть такая категория поживших на этом свете. Ты просишь у него телефон, а он в ответ интересуется здоровьем собаки твоего тестя.
- С ней всё в порядке. Нормальная реакция на слово ”каратэ”. И вы напрасно так боитесь меня. Я мирный житель города Новосибирска.
- Я не боюсь, — ответил старичок. — У меня с д-детства д-дефект ре-ре-ре…
- Речи. Понятно. Простите, что оскорбил подозрением. Вы дадите мне позвонить?
Гарик пукнул.
Старичок посмотрел на него и потом на меня.
- Так вы не с ними?
Совершенно не представляя что на это ответить, я подарил ему долгий взгляд.
- С т-теми двумя, — добавил пояснительно каратист. Он посчитал, что эта фраза лишней не будет.
- Послушайте, — сдерживая вырывающийся изо рта горький перегар, заговорил я как можно убедительнее, — сегодня у меня был ужасный день. Я ремонтировал одному козлу ”Хонду” и нечаянно отломил кислородный датчик. Потом у любимого тестя случилось новоселье. А сейчас я хожу по улицам со страдающей метеоризмом собакой и выпрашиваю трубку у прохожих. Неужели вам трудно вытащить из кармана телефон и протянуть его мне?! Дайте, и я заплачу вам за минутный разговор с соседней улицей как за часовой с Уолл-стрит!.. — И тут я почувствовал, как сексуально ”Гессер” лизнул мою печень. — Или мне натравить на вас этого монстра?
Гарик пукнул. К окончанию моего спича он устал прижимать асфальт к земле лапами и сел. А потому получилось как из резиновой детской игрушки.
- Т-там, за углом, двое, — сообщил старичок. — У них мой те-те-телефон. Если вы пойдете со мной и вернете мне трубку, я дам вам по-по-по…
Я ногой направил голову Гарика в освещенную как врата рая арку и дернул за поводок. Мы вышли на освещенную улицу. У остановки стояли двое придурков из числа тех, кого в музее встретишь только ночью. Старичок надел шляпу и шуршащим голосом вороватого бухгалтера сообщил мне: ”Это они”. Вот это точно было лишним, потому что на улице никого кроме этих двоих не было. Один злодей держал в руке телефон, второй нажимал кнопки. Это, конечно, указывало на особую опасность банды, поскольку без экспертизы было видно, что роль каждого участника в ней расписана до мелочей.
Мы приближались к ним как армада Менелая к Трое. Покачивая соплями и обнажив желтые сточенные бивни, Гарик переставлял ноги и дышал как астматик справа. Старичок, который без шляпы, портфеля и молчащий враз превратился бы в оптинского старца, двигался по левую мою руку. Подводя итог, я должен признаться, что первое и единственное желание, которое возникло бы у меня, увидь я ночью такой коллектив, было бы непреодолимое желание их напугать. Ну, там, качнуться в их сторону резко или, подъехав, просигналить. Чтобы посмотреть, как они будут разбегаться в разные стороны.
- Эй, вы! — крикнул старичок гопникам грозно, и у меня окончательно испортилось настроение. — Стойте где стоите!
К сожалению, они и не думали убегать. Прекратив незаконно пользоваться предметом грабежа, они с ревизией в глазах рассматривали шествующий к ним президиум партии гражданской справедливости.
- Ну что же вы не травите? — тихо посетовала жертва уличного грабежа. — Т-травите скорее.
Он плохо знает Гарика. Для него я такой же повелитель, как эти двое. То, что мы пиво вместе пили, ничего не значит. Может, он и помнит, что квасил, но вряд ли помнит, с кем именно. Он не нюхал меня уже около часа, и кто потом ответит за последствия, скажи я — ”фас”? Гарик стар, умственно утомлен, пукает при каждом шаге, а теперь еще и, по всей видимости, поддатый. Как можно собаке в таком состоянии подавать команды, исполнение которых требует от зверя тонкой душевной организации? Гарик нас с дедом разорвет, а эти двое уйдут с Гариком. Нормально. Тесть потери собаки не переживет.
- Ребята, вы только резких движений не делайте, пожалуйста, — предупредил я, когда мы приблизились на расстояние прямого в голову.
Увидев перед собой размытые очертания ног, полуслепой дебил Гарик потянулся к ним подойником.
- Ради бога, только не шевелитесь, — попросил я. — Он сейчас понюхает и успокоится. А пока он нюхает, вы эту трубочку мне отдайте, пожалуйста. Только медленно. Собака неадекватна.
В подтверждение моих слов Гарик звонко и протяжно пукнул. Ощущение, словно за спиной моей появился пионер с горном.
- Что это? — тихо спросил один из преступников.
- Это он так себя заводит, — объяснил я. — Вы ему почему-то не нравитесь. Давай телефон быстрее, козел, пока он не озверел!
- Вы его сегодня кормили, Г-геннадий?
Геннадий?.. Я посмотрел на старичка пристально. Старый стручок решил нагнать жути, надо понимать.
- Нет, дядя Валя. Ни сегодня, ни вчера. Мой знакомый уволился из морга, сейчас ищу замену. — Я набрал на телефоне номер Вериного мобильника. — Алло, это я.
- Ты где?! — вскричала она.
- Не знаю. Заблудился. Стою на какой-то улице.
- Ах ты, боже мой, какого черта тебе нужно было выходить из квартиры? — только моя жена умеет описать одной фразой всё содержание библии.
Слышу: ”Спроси как Гарик!”, — любимый тесть взволновался! Зять потерялся — не беда! Гарик!..
Она назвала адрес, я пообещал, что скоро буду. Отключился, отдал телефон владельцу.
- Послушайте… — заговорил вдруг старичок. — Это же нельзя так оставлять… Нужно н-наказать.
- За что наказывать? — возразил один из подонков. И, повернувшись ко мне, стал уговаривать не верить дяде Вале. Реально дело было так. Они шли по улице, никого, понятно, не трогали. На улице столько зла, что им хотелось поскорее добраться до дома. Навстречу — дядя Валя. Чтобы пропустить пожилого человека, один из молодых людей прижался спиной к дому, а второй встал на край тротуара. Он бы мог спуститься на дорогу, но на ней не было ”зебры”. Так дядя Валя застрял между прохожих. Ни туда и ни сюда. Образовалась пробка. Тогда один из молодых людей предложил позвонить в милицию, чтобы прибыл регулировщик и все уладил. Дядя Валя согласился — второй молодой человек может подтвердить — и попросил вынуть у него из кармана трубку. Сам он достать ее не мог, потому что руки были зажаты вдоль туловища из-за тесноты тротуара. Но когда трубку вытащили, дядя Валя вдруг сказал, что знает каратэ. Молодые люди испугались, заплакали и бросились бежать, чтобы он их не избил. Но как только оказались вне зоны доступа, остановились и стали искать в трубке домашний номер телефона дяди Вали, чтобы вернуть не принадлежащее им имущество. Вот, собственно, и все. — За что же тут наказывать? Вы собачку уберите, пожалуйста.
- Вот видите, — сказал я старичку. — Всё в порядке. А вы, молодые люди, не знаете, где здесь улица Порядковая?
- Простите, мы из Горно-Алтайска.
Я спросил старичка.
- Б-безобразие, — проскрипел он, шевельнув плечами. — Это безобразие, Г-геннадий. До светофора. Это и есть Порядковая. Проведите меня к моему п-подъезду.
Я провел. Через полчаса, волоча за собой окончательно потерявшего рассудок пукающего Гарика, я разыскал дом, из которого вышел. У подъезда мы с ним допили купленное по дороге пиво и поднялись к новоселам. Ещё через пять минут мы выпили с тестем. А через четверть часа я, слушая треск рвущихся с петель пуговиц рубашки, вылетел на площадку.
- Старый придурок! Ты дурак, и собака твоя дурак!
- Где только моя дочь нашла тебя, гоя! — ревел он жирафом.
Ужин был окончен. Я спустился вниз и сел на лавочку, ждать. Вера вышла скоро, минут через двадцать. Мы возвращались с ней на такси, и она говорила, что в следующее воскресенье они с мамой поедут покупать в новую квартиру новые шторы. А с Гариком что-то случилось. Он лег посреди спальной, воет и дергает лапой. Пукает, дергает и воет.
- Это он поет, — успокоил я ее. — От счастья. Впервые в жизни он провел день как нормальный мужик. Погулял, выпил, совершил подвиг, вернулся домой, никому ничего не рассказал.
- Ты о чём? — в глазах Веры заискрилась тревога.
- Шучу. Шучу.
Ночью мне снилось, как я мчусь по хайвею Мэриленда в лимузине с открытым верхом. Рядом сидит Вера, в огромных черных очках, счастливая вся такая, на шее у нее развивается шелковый шарф. На заднем сидении, в рубашке белой и белее белого брюках — Платонов. Одной рукой я держу руль, второй обнимаю Веру, а Платонов развалился и сочиняет вслух неприличные этюды. Рядом с лимузином бежит пукающий тесть, спрашивает, когда я найду нормальную работу, а за ним стучит костями по асфальту косая с литовкой. Он пукнет — она размахнется, литовкой — вжик! — и мимо. Пнёт лимузин нервно, и снова — прицеливается. И тогда Платонов отрывается от тетради и кричит гневно: ”Сука, я не могу работать в такой обстановке!”.
Проснувшись, первым делом я поехал за новым кислородным датчиком.
