Громокипящий кубок
Федор Тютчев
В истории с московской актрисой Лидией Рындиной гораздо больше вопросов, нежели ответов. Игорь-Северянин познакомился с ней весной 1913 года в Петербурге. В своих воспоминаниях Рындина уделила знакомству с поэтом всего лишь половину машинописной страницы текста. В основном она вспоминает историю издания "Громокипящего кубка".
Игорь-Северянин познакомился с Сергеем Кречетовым на одном из вечеров в салоне Федора Сологуба. Кречетов, владевший в Москве солидным издательством "Гриф", приехал в Петербург, где в это время на гастролях была его жена актриса Лидия Рындина. Кречетов, по рекомендации Сологуба, попросил Игоря-Северянина показать ему все написанное им к этому времени. Рындина вспоминает:
"Через несколько дней у нас был Игорь Северянин. Гриф отобрал из вороха принесенных стихов то, что считал интересным, и издал первую его книгу "Громокипящий кубок". Книга имела успех и сразу пошла".
О самом Игоре-Северянине актриса сообщает весьма скупо и сухо:
"У меня с Северяниным вначале были очень дружеские отношения. Он терпеливо принимал мою критику его стихов, в которых часто упоминались неправильно и некстати слова иностранных языков, которых он не знал. Я даже выступала на нескольких его "поэзо-вечерах", где я, следуя тогдашней моде надевать цветные парики, надевала лиловый парик. Но со временем росло его самомнение, а меня возмущало в нем отсутствие культуры и самокритики. Я отказалась выступать на его "поэзо-вечерах". Это его очень обидело и мы перестали встречаться. Мне жалко его дарования, которое он не сумел осилить. Быстро взлетев, он также быстро пошел вниз".
После общения с Фофановым Игорь-Северянин стал человеком, который никому не позволял сомневаться в своей гениальности. Довольно странно узнать о том, что он терпеливо принимал критические замечания, причем не от авторитетного профессионала, а от заурядной актрисы. Странно, даже если учесть то обстоятельство, что муж Лидии Рындиной Сергей Кречетов был первым и наиболее удачливым издателем Игоря-Северянина, что называется, выпустившим его в свет. Рындиной целиком посвящен второй сборник стихов Игоря-Северянина — "Златолира". Ей посвящены весьма интимные строки:
В такой связи лапидарный стиль воспоминаний Рындиной об Игоре-Северянине выглядит более чем странно. Есть ли разгадка у этой тайны?
В очерке Игоря-Северянина "Салон Сологуба" имя Рындиной не упомянуто ни разу, но зато можно найти сразу несколько любопытных историй. По словам поэта, бывала в этом салоне женщина, к которой он сам был, мягко поясняя, не совсем равнодушен. В салоне эту даму называли американизированной соотечественницей. Жена Сологуба Анастасия Чеботаревская, терпевшая американку из дипломатических соображений, однажды отказала ей от дома. Игорь-Северянин настоял на возвращении американки в салон, представив дело так, что от этого зависит его дальнейшее знакомство с четой Сологубов.
Имя женщины не названо, но в тексте имеется достаточно указаний на актрису Лидию Рындину, например упоминание об экстравагантном способе рекламы:
"Одна актриса, изредка встречаемая мною в доме Сологуба, совершенно серьезно просила меня в одну из "лирических" минут выстрелить в нее из револьвера, но, разумеется, не попасть в цель. "Это было бы отлично для рекламы", — заискивающе откровенно пояснила она".
Поводом к охлаждению отношений Игоря-Северянина и Лидии Рындиной вполне могла бы послужить или эта история с несостоявшимся выстрелом, или ее постоянные нападки на Брюсова, о происхождении которых мы поговорим чуть позже.
Мы не знаем, насколько глубокими были отношения актрисы и поэта, но можем быть уверенными в том, что эти отношения были достаточно интимными. Укажу лишь на единственное обстоятельство, сильно подогревшее интерес Рындиной к Игорю-Северянину: скандально известный поэт входил в моду. Новичку надо было освоить богемный образ жизни и Рындина взялась быть его учительницей. Вот откуда в воспоминаниях актрисы взялась фраза: "Он терпеливо принимал мою критику…"
Терпеливая учительница и непоседливый ученик. Она его критикует, а он — позволяет критиковать. Она дает ему прочувствовать себя в лиловом пеньюаре, а он — читает ей себя в лимонном будуаре. Все это будет чуть позже, а пока муж Рындиной обретается в Петербурге, встречаться им негде. Поэтому Игорь-Северянин и настаивает на возвращении Рындиной в салон Сологуба. Кстати, о будуарах. Обстановку лимонного будуара поэт предугадал еще в 1911 году, задолго до знакомства с Рындиной:
Все смешалось в этом будуаре: пудра и молитвенник, дорогое брюссельское кружево и простоватый фланелевый платок, Шницлер и коктэбли, Гауптман и Поль-де-Кок, "Блерио" и кушетка. Нет в нем только лилового парика московской актрисы Лидии Рындиной, которая хотела быть мечтой поэта и стала ей, хотела попасть в донжуанский список поэта и попала в него.
Два короля
Вечером 27 февраля 1918 года в лектории Политехнического музея собралась московская публика, чтобы поглазеть на состязание поэтов. В президиуме элоквенции председательствовал известный клоун Владимир Дуров, а одним из членов президиума был не менее известный критик Павел Коган. Зал был набит до отказа. Королем поэтов был провозглашен Игорь-Северянин, титул вице-короля достался Владимиру Маяковскому. Третье место было отдано Василию Каменскому, а по другим сведениям, не участвовавшему в состязании Константину Бальмонту. После объявления результатов голосования поклонники Маяковского устроили скандал.
Если верить Сергею Спасскому, то Владимир Маяковский, возвышаясь над толпой и размахивая руками, читал на этом состязании "Оду революции". Игорь-Северянин приехал к концу программы:
"Здесь был он в своем обычном сюртуке. Стоял в артистической, негнущийся, "отдельный".
— Я написал сегодня рондо, — процедил он сквозь зубы вертевшейся около поклоннице.
Прошел на эстраду, спел старые стихи из "Кубка". Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. (…)
— Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.
Северянин собрал записок все же больше, чем Маяковский. "Король шутов", как называл себя Дуров, объявил имя "короля поэтов".
Вадим Шершеневич пустил сплетню, что однажды вечером Долидзе, неудачно провожавший девушку, придумал с досады выборы короля поэтов:
"Поэты, со сколько-нибудь звучащими именами, отказались принимать участие в этом балагане. Долидзе пригласил десятка два "неудачников", Брюсова и Северянина. (…) Злые языки говорили, что при общем подсчете, при емкости Политехнического в тысячу мест, оказалось почти две тысячи записок. Первую тысячу в урну Северянина положил сам Долидзе, желая организовать поездку по СССР короля и считая Северянина самым подходящим объектом.
Северянин принял свое избрание торжественно и помпезно, в благодарственном слове объяснив публике, что только революционная Россия оценила его по заслугам и что он, потомок Карамзина, оправдает это доверие. За кулисами он говорил лично мне: "Это лучший день в моей жизни! Меня скоро изберут в Академию".
Воспоминания Шершеневича и Спасского несколько противоречат друг другу. Если верить Спасскому, то Игорь-Северянин уехал сразу же после выступления, не дожидаясь результатов голосования, а Шершеневич утверждает, что он произнес благодарственную речь. Шершеневич ни словом ни обмолвился о Маяковском, ибо и его пришлось бы отнести к числу неудачников, но зато сообщил сплетню о совершенной Долидзе подтасовке результатов голосования. Объяснение расхождениям в подробностях следует искать в поведении Владимира Маяковского. Для этого познакомимся с мемуаром, который оставил нам Яков Черняк:
"Из ближайшего похоронного бюро был заранее доставлен взятый напрокат огромный миртовый венок. Он был возложен на шею тощего, длинного, в долгополом черном сюртуке Северянина, который должен был в венке еще прочитать стихи. Венок свисал до колен. Он заложил руки за спину, вытянулся и запел что-то из северянинской "классики". Такая же процедура должна была быть проделана с Маяковским, избранным вице-королем. Но Маяковский резким жестом отстранил и венок, и людей, пытавшихся надеть на него венок, и с возгласом: "Не позволю!" — вскочил на кафедру и прочитал, стоя на столе, третью часть "Облака".
После подсчета голосов среди участников состязания ходили упорные слухи о том, что результат выборов был фальсифицирован, но не Федором Долидзе, а самим Маяковским, который умудрился высыпать в урну Игоря-Северянина нераспроданные билеты. Если это так, то поведение Маяковского во время голосования и после объявления результатов многое объясняет.
В феврале 1918 года публика в аудитории Политехнического музея принадлежала Маяковскому в гораздо большей степени, чем Игорю-Северянину. И еще. Упоминаемая Спасским "Ода революции", восхваляющая февральскую буржуазную революцию в России, была написана 17 апреля 1917 года. Читать публично такое стихотворение после большевистского переворота было уже опасно. Более правдоподобно выглядят воспоминания Якова Черняка, упоминающего о том, что Маяковский читал фрагменты из поэмы "Облако в штанах" и, только что сработанный, "Наш марш".
Что именно там читал Маяковский — не так существенно, поскольку было две причины, по которым Маяковский не мог принять титул короля поэтов. Первая, но далеко не главная причина — политическая: титул короля или вице-короля мог повредить карьере революционного поэта. Главная причина — гипертрофированная брезгливость нетерпеливого наследника: Маяковский запаниковал, когда из похоронного бюро притащили миртовый венок, и попытался уступить его Игорю-Северянину. Когда же стало известно, что и вице-королю придется читать стихи в том же миртовом венке, то Маяковский сорвался в истерику: "Не позволю!"
Впрочем, может быть, никакой подтасовки и не было: 9 марта Маяковский пытался сорвать выступление новоизбранного короля русских поэтов. В антракте он пытался декламировать свои стихи, но под громкий свист публики был изгнан с эстрады, о чем не без ехидства сообщила газета "Мысль" в номере за 11 марта 1918 года.
В марте вышел в свет альманах "Поэзоконцерт". На обложке альманаха был помещен портрет Игоря-Северянина с указанием его нового титула. Под обложкой альманаха помещены стихи короля поэтов, Петра Ларионова, Марии Кларк, Льва Никулина, Елизаветы Панайотти и Кирилла Халафова.
Такова история двух королей — короля Игоря-Северянина и вице-короля Владимира Маяковского, перенесших свой спор с подмостков женского медицинского института в Петербурге на сцену Политехнического музея в Москве. Двадцать лет спустя тиражи стихов уже покойного вице-короля побьют все дореволюционные рекорды Игоря-Северянина. Донжуанский список Маяковского, пересекающийся со списком короля русских поэтов, будут утверждать в Кремле, потому что королевство — уже республика.
Загадка В.Б.К.
В эту большую кровать.
А. Вертинский
Образ Веры Борисовны Коренди, как черно-белый негатив, — сочетает в себе непроницаемую черноту, полную прозрачность и все оттенки серого. Она была рядом с поэтом с весны 1935 года по осень 1941-го — почти полных семь лет, но их семейное сосуществование не было счастливым.
Была ли это любовь, или безмерное честолюбие, совершившее ошибку в выборе объекта, или своего рода душевный недуг — неодолимое влечение, которое Вера Борисовна выдавала за любовь? Определенных ответов на эти вопросы нет.
Судя по всему, отношения Игоря Васильевича и Веры Борисовны носили весьма сложный характер. Поэт неоднократно унизился до банального рукоприкладства, но саму жертву методы физического воздействия на первых порах вполне устраивали. Неужели ставка в ее глазах была столь высока, что она решилась не только разрушить две семьи, но и терпеть бесконечные унижения?
Нет никаких сомнений в том, что Вера Борисовна обладала определенным влиянием на поэта. Смутно представляется, что это влияние основывалось не только на одних угрозах самоубийства, мнимых болезнях и материальной зависимости. Почему в своих письмах к Фелиссе Игорь Васильевич никогда не пытался письменно опровергнуть ложь злых людей? Житейский опыт подсказывает, что его письменные объяснения могли бы быть приняты благосклонно, а между тем поэт упорно настаивал на личных объяснениях, которые наверняка были бы излишне эмоциональными и могли бы только повредить делу.
Собственно говоря, подлинная причина ссоры Игоря Васильевича и Фелиссы Михайловны, которая привела к окончательному разрыву семейных отношений, так и осталась не названной вслух. Что это была за причина?
Намек на ответ, как всегда, следует искать в стихах. Прежде всего обратим внимание на стихотворение "Винить ли?", датированное летом 1935 года:
В нем речь идет именно о Вере Борисовне Коренди, которая была, по мнению самого поэта, в своих противоречьях гармонична и в низостях невинных высока. Скорее всего, невинные низости и есть та самая чуточка бережной лжи, которую поэт по какой-то причине не мог поставить Вере Борисовне в вину. Первый катрен "Сонета о верности", написанного 27 октября 1935 года в Таллине, начинается словами:
Вряд ли Фелиссу Михайловну можно было упрекнуть в несдержанности. Скорее, наоборот. Холодная северная натура Фелиссы диктовала ей порой излишнюю сдержанность в проявлении эмоций. Внешне очень спокойно она пережила серию гастрольных романов мужа в Румынии и Югославии, и даже иногда подыгрывала ему. Однако уступки Фелиссы ни в коем случае не следует принимать за слабость ее характера. Вера Борисовна не знала, да и не могла знать обо всех этих тонкостях внутрисемейных отношений супругов Лотаревых, и поэтому она избрала ложь как радикальный способ решения всех проблем.
Как показали дальнейшие события, в руках Веры Борисовны был какой-то очень сильный аргумент, оспаривать который было весьма трудно или почти невозможно. Именно поэтому Игорь Васильевич и пытался настоять на личных объяснениях с Фелиссой, не решаясь доверить свои контраргументы бумаге. Если такой аргумент действительно был, то в пользу его существования свидетельствует стихотворение "Скандал в семье педагогической", датированное 27 ноября все того же 1935 года:
Название стихотворения и его первая строфа дают нам точное указание на семью Запольских, хотя и не все детали совпадают. Например, Веру Борисовну трудно было назвать при ее росте дылдой. Несомненно, в основе этого стихотворения лежит какое-то совершенно конкретное событие. В начале ноября того же года Игорем-Северяниным написано стихотворение "Матери", по которому можно составить представление о том, как отреагировала на то же событие семья Фелиссы Михайловны:
В спорах с зятем Лина Юрьевна Круут всегда принимала сторону дочери — так поступает всякая теща, почитающая себя нормальной. Вероятно, был такой момент, когда Фелисса дрогнула и уже была готова уступить уговорам Игоря Васильевича, но мать заставила ее проявить твердость. Крайне сомнительно, что Лина Юрьевна одобряла образ жизни и поведение зятя, но она мирилась с ними до тех пор пока дочь была готова терпеть измены мужа.
Итак, в конце октября 1935 года, когда Фелисса Михайловна наконец-то дрогнула и уже была готова простить и вернуть мужа, Вера Борисовна вытащила из рукава козырного туза.
Если между стихотворениями "Матери" и "Скандал в семье педагогической" действительно существует связь, то следует признать, что Вера Борисовна решилась на отчаянный поступок: прижитый тайно внебрачный ребенок вполне мог послужить причиной обострения скандала.
Тайна рождения Лерочки была тем самым аргументом, который Вера Борисовна предъявила обоим семействам в доказательство своих прав на Игоря Васильевича. Муж Веры Борисовны Порфирий Коренев был совершенно уничтожен: мало того, что рогоносец, так еще и лжеотец! Мать и тетки подняли Веру Борисовну на смех. Поэт попал в ужасное положение и принужден был жалко оправдываться сразу перед двумя семьями. Будучи основательно скомпрометирован, он ничего не мог отрицать или утверждать определенно, потому что — ты отдавалась иногда и мне. Вера Борисовна поймала его отнюдь не на голый крючок: закрученная ею интрига достойна Вильяма Шекспира!
Какова же должна была быть ставка, чтобы скромная школьная учительница решилась на подобный скандал? Единственное объяснение, которое лежит на поверхности, — ошибка в выборе объекта. Может быть, она этого долго не понимала, а когда поняла, то почему продолжала мучить и себя, и всех остальных, кто так или иначе был втянут в ее интригу? Сегодня на эти вопросы нет ответов и спросить некого.
Власть, приобретенная Верой Борисовной над Игорем Васильевичем, была практически безграничной. Он попал к ней не только в материальную, но и в творческую зависимость. Поэт пытался как-то оправдаться перед своими читателями в феврале 1940 года, когда отмечалось 35-летие его творческой деятельности. Он опубликовал в таллинской газете "Вести дня" автоинтервью, озаглавленное "Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своем 35-летнем юбилее":
"(…) я слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить себе такую "роскошь". Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я теперь пишу свои стихи не записывая их, и потом навсегда забываю".
Какая наивная и бесконечно жалкая попытка поэта самооправдаться! Не странно ли, что за период с марта 1935 года по июль 1941 года им написано чуть больше полусотни оригинальных стихотворений? Среди них "Последняя любовь" — единственное комплиментарное стихотворение, которое с большой степенью вероятности могло быть адресовано Вере Борисовне. Подготавливая в 1940 году к печати рукопись сборника "Очаровательные разочарования" Игорь-Северянин включил в него раздел приложений: "Десять сонетов-характеристик, являющихся дополнением к книге "Медальоны", изданной в 1934 году в Белграде. И впоследствии еще пять". Количество сонетов — 10 + 5 — было специально оговорено в названии раздела, но в рукописи, которая была передана в ЦГАЛИ Верой Борисовной, их осталось лишь 14. Один сонет исчез, но зато между сонетами "Ходасевич" и "Савва Чукалов" сегодня в рукописи втиснута страничка со стихотворением "Последняя любовь", которое не только не вписывается в этот цикл, но даже и не является сонетом. Кому был посвящен исчезнувший сонет?
Вера Борисовна писала в молодости стихи и даже имела неосторожность называть себя поэтессой. Вполне возможно, что в 1936-м или 1938 году она была удостоена специального сонета "Вера Коренди", который чем-то ее не устраивал. После смерти поэта она изъяла этот сонет, а на его место приткнула страничку с комплиментарным стихотворением "Последняя любовь". Она, наверное, так радовалась своей детской хитрости, что даже забыла изъять из приложения сонет "Фелисса Крут":
Но зато Вера Борисовна успела еще при жизни поэта исправить посвященное Фелиссе стихотворение "Сперата". В новой редакции оно стало называться "Нелегкий путь", из покаянного стихотворение превратилось в обличающее. В первой же строфе вместо -
появилось —
Девятая строфа была вообще вычеркнута, а последняя — десятая строфа значительно видоизменена и присоединена к восьмой:
Когда-то в юности Игорь-Северянин написал предисловие, в котором ясно сформулировал личные творческие принципы:
"Я — противник автопредисловий: мое дело — петь, дело критики и публики — судить мое пение. Но мне хочется раз и навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т.е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в свое время они меня вполне удовлетворяли, если же я тогда их не сжег. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение "изыском сего дня" — неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чем зачастую нерв всей поэзы. Мертворожденное сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно, — допускаю, даже уродливо, — я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно — мое!"
Вера Борисовна заставила поэта изменить своим творческим принципам. Маленькая школьная учительница совершила то, чего не смогла в свое время совершить вся российская критика: она сделала поэта убийцей собственных стихов.
Сонет "Вера Коренди" мы, вероятно, никогда уже не увидим, но зато в рукописях поэта случайно сохранилась "Эпиграмма на одну провинциальную поэтессу", датированная 1937 годом:
Эта злая эпиграмма была написана в Саркуле (Saarküla), где, кроме Веры Борисовны, рядом с поэтом никого не было. Образ безропотной подруги Верочки в письмах Игоря-Северянина к Августе Барановой или Георгию Шенгели разительно отличается от образа коварной и жестокой В.Б. в письмах Фелиссе. Очевидно, поэт ясно понимал, что совершает ошибку, продолжая жить с Верой Борисовной, но признаться в этом своим друзьям он был не в состоянии. Перед ними он всячески пытался оправдать свой невольный выбор. Он не любил Веру Борисовну, но боялся потерять в ней единственную и последнюю опору в жизни.
Так существует ли загадка В.Б.К.? Нет у меня определенного ответа на этот вопрос. Иногда я думаю, что все отгадки Вера Борисовна унесла с собой в могилу.
