Два года назад Алексей Навальный вернулся в Россию. И с тех пор не был на свободе
Два года назад — 17 января 2021-го — Алексей Навальный вернулся в Москву из Берлина, где проходил лечение после отравления. Политика задержали уже на паспортном контроле, а вскоре судили — условный срок по делу „Ив Роше“ заменили на реальный. Позже Навального приговорили к девяти годам лишения свободы по делам о мошенничестве и „неуважении к суду“. Оппозиционер до сих пор находится в тюрьме — его регулярно отправляют в ШИЗО и отказывают в медицинской помощи. В годовщину возвращения политика в Россию „Медуза“ попросила бывших и действующих сотрудников ФБК вспомнить, как они провели 17 января 2021-го и что тогда думали о поступке Навального.
Виталий Колесников
менеджер видеопродакшена расследований ФБК в 2017–2021 годах
До того, как устроиться на работу в ФБК, я внимательно следил за деятельностью фонда и за самим Алексеем в соцсетях и ютьюбе. В какой-то момент увидел объявление, что ФБК ищет монтажеров, и где-то в апреле 2017-го официально стал частью команды. Это было примерно через месяц-полтора после выхода фильма „Он вам не Димон“ — когда на канал Алексея начали массово подписываться, но в полной мере он еще не сформировался.
Я занимался монтажом, съемками самого Алексея, какое-то время вел утреннее шоу „Кактус“ на „Навальный Live“, занимался расследованиями — так или иначе я приложил руку практически ко всем основным видео, которые выходили на канале с апреля 2017 до мая 2021 года, в том числе к „Дворцу Путина“.
Я хорошо помню день, когда отравили Алексея [20 августа 2021 года]. Мы тогда работали над первым роликом из серии о его поездке в Томск. Видео не очень клеилось по части повествования, и в какой-то момент мы с коллегами, уставшие, вышли перекурить и обсудить дальнейшую работу. Пока разговаривали, кто-то увидел сообщение в общем чате [что Алексею стало плохо в самолете], потом начали сыпаться новости.
С этого момента офис как будто замер. Все молча переглядывались, шепотом бранились, постоянно обновляли [новостную] ленту. Писали тем, кто был на месте [в Омске, где Алексея Навального доставили в больницу], в том числе Кире Ярмыш, спрашивали, что происходит. Когда стало понятно, что все серьезно, появилось ощущение какой-то нереальности происходящего, полутранса. Мы начали всерьез опасаться, что Алексей не то что не поправится — что он вообще выживет. И если многие читали эти новости как бы со стороны, то в моем случае весь этот ужас происходил с нечужим человеком.
В какой-то момент мы вернулись к работе. Монтировали видео и просто надеялись, что все будет хорошо. А потом общее состояние тревожности и неопределенности сменилось агрессией. Мы думали: неужели их настолько корежит, что они посмели отравить человека? Наверное, именно это и замотивировало нас работать еще усерднее. Со временем состояние Алексея стабилизировалось, он пришел в себя, и стало спокойнее.
Первое время после выхода из комы он ни с кем из рядовых сотрудников не связывался. Но это и понятно: он восстанавливался, проводил время с семьей. Он вышел с нами на связь ближе к концу 2020-го, когда до видеоотдела дошли первые разговоры о „Дворце Путина“ (фильм вышел 19 января 2021 года, два дня спустя после возвращения Навального в Россию, — прим. „Медузы“).
К тому моменту мы уже понимали, что предстоит много секретной и срочной работы. Времени на монтаж оставалось мало, поэтому мы работали над фильмом с утра до вечера. Все понимали, что это самый напряженный и ожидаемый проект фонда. Алексей созванивался с нами по видеосвязи, отсматривал видео, делал правки, комментировал работу. То есть в целом он вернулся в строй, был полностью в рабочем состоянии, просто дистанционно. В таком формате мы проработали практически до самого возвращения Алексея в Москву.
Все, кто знал Навального, понимали с точностью в 100%, что он вернется — по-другому и быть не могло. Хотя допускаю, что кто-то мог надеяться, что он передумает. Но этот вопрос, по крайней мере в коллективе в России, даже особо не поднимался. Скорее обсуждалось, какой будет реакция Кремля на его возвращение, какими будут суд и приговор. Многие надеялись на положительные сценарии: что решение суда будет не таким жестким или что там все-таки поймут, что после покушения на убийство еще и сажать человека в тюрьму — это слишком. Но произошло то, что произошло.
17 января, когда Алексей возвращался из Берлина в Москву, многие мои коллеги отправились в аэропорт. У меня было ощущение, что поменяют аэропорт или случится что-то еще, поэтому мы с коллегой остались у нее дома и следили дистанционно. Параллельно я общался с другими коллегами в чатах о том, что происходит. В тот момент снова начала нарастать тревожность, потому что одно дело, когда Алексей был в Германии, далеко от российских спецслужб и полицейских. А другое — когда он в Москве.
Несмотря на арест Алексея, мы продолжили работать. У нас не было варианта сложить руки и ничего не делать. 19 января мы выпустили „Дворец Путина“, уже были запланированы другие материалы и видео. Параллельно, конечно, все следили за новостями. Я и сейчас, как любой сотрудник, даже бывший, активно читаю обо всем, что происходит с Алексеем, его посты в соцсетях, посты его супруги [Юлии Навальной] — потому что, как и раньше, мы все за него очень переживаем и воспринимаем происходящее с ним на личный счет.
В конце марта или начале апреле 2021 года, когда начался весенний призыв, я уехал в Стамбул, потому что с тех пор как я начал работать в фонде, мной резко заинтересовались в военкомате. Тогда же прокуратура потребовала признать ФБК „экстремистской организацией“ [а в начале июня 2021 года фонд и штабы Навального были объявлены таковыми], и я решил не возвращаться, потому что это было попросту опасно.
Работа в ФБК была одним из лучших периодов в моей жизни, в том числе благодаря Алексею. Он удивительный начальник, с которым невероятно комфортно, который всегда поддерживал, мотивировал, подкидывал идеи, давал фидбэк. Это очень заряжало. Когда его посадили, таких же ощущений больше не возникало. К тому же после выхода „Дворца Путина“ появилось ощущение, что я достиг своего максимума в фонде, и захотелось больше работать над своими проектами, но уже в качестве режиссера, продюсера и редактора. Кроме того, я сотрудничаю с разными расследовательскими организациями, например с центром „Досье“.
Я не сомневаюсь, что Алексей ментально все это [издевательства в колонии] вывозит, потому что он очень сильный, принципиальный — и „верующий“ в то, что он делает. Конечно, хочется, чтобы через пару месяцев закончилась война, режим рухнул, а всех политзаключенных освободили, но реальность, к сожалению, пока что демонстрирует обратную тенденцию. Поэтому я надеюсь, что здоровье позволит Алексею побывать на судах над всеми, кто его травил и преследовал. Я очень верю в Алексея Анатольевича.
Ольга Булаева
офис-менеджер ФБК в 2017–2021 годах
В августе 2020 года мы работали на удаленке [из-за пандемии коронавируса], и из обязанностей у меня оставалась только обработка входящей почты. И когда 20-го числа я с утра открыла новости, то поняла, что весь день буду успокаивать людей. У меня не было шока — я четко понимала, где работаю, насколько это трудно и опасно. Даже ко мне в какой-то момент приходили фээсбэшники, пытались уговорить с ними сотрудничать. А уж если они на меня вышли, то Алексей вообще должен был постоянно испытывать на себе давление и опасность — такой дамоклов меч. Когда я узнала об отравлении, подумала только, что вот меч и упал.
В тот момент я просто надеялась, что Алексей выйдет из этой ситуации живым и здоровым. Я знала, что для этого будут приложены все усилия и найдены все возможности. И их хватило. Когда начали приходить новости, что Алексея вывезли [в Берлин] и лечат, а потом что он начинает приходить в себя, — это было облегчением. Российская власть настолько пожрала сама себя, что они даже человека убить нормально не могут!
В период реабилитации Алексея [сотрудникам фонда] сложно не было. На самом деле, когда на ФБК оказывается давление, это только дополнительно мотивирует работников, делает их „злее“, работоспособнее и активнее, заставляет искать новые способы противодействия этому давлению. А отравление Алексея нас всех безумно разозлило. Я, как и всегда, по утрам открывала почту ФБК и обрабатывала все входящие сообщения, фильтровала их, на какие-то отвечала сама, а что-то передавала руководству.
С Алексеем я никогда не работала напрямую. Я была младшим сотрудником и просто обеспечивала коллег всем необходимым, решала мелкие вопросы. Соответственно, и решение Алексея вернуться в Россию со мной никто не обсуждал. Я узнала об этом из видео, которое он выложил в своем канале. Никакого возмущения или расстройства я тогда не испытала — чему быть, того не миновать. Но было очевидно, что это опасно и велика вероятность того, что с Алексеем произойдет именно то, что с ним в итоге произошло.
Но также было абсолютно ясно, что оставаться в Германии или где-то еще за пределами России он не будет. Он российский политик и считает, что должен работать в той стране, о которой он пытается заботиться. К тому же все понимали, что с Алексеем бесполезно спорить, когда он уже все решил.
Лично я не оценивала это решение — это было не хорошо и не плохо, просто данность. Я подумала: что мы с этой данностью можем сделать? И стала работать: открыла почту и начала объяснять [написавшим в фонд] сторонникам Алексея, почему он летит в Россию. Там было огромное количество писем и со словами поддержки, и с просьбами не возвращаться. Я просто постаралась ответить всем так, как ответил бы сам Алексей.
17 января я с огромным интересом и страхом следила за самолетом, на котором летел Алексей, понимая, чем все закончится. Это было печально, но в то же время ощущался какой-то кинематографический накал момента. Уверена, об этом еще снимут [художественное] кино. Параллельно я следила за поступающими на почту сообщениями. И когда Алексея арестовали, ночью [от одного из сторонников Навального] пришло письмо с информацией о том, куда его увезли. Я передала это руководству, и в итоге выяснилось, что Алексей действительно был в ОВД в Химках. Во всей этой ситуации я ощущала себя не как эмоциональный, оценивающий или рефлексирующий наблюдатель — я была солдатом, у которого есть определенные боевые задачи. И мои заключались в том, чтобы изучать информационный поток от людей, выявлять важное и направлять дальше.
Примерно за два месяца до объявления фонда и штабов „экстремистскими организациями“ я наконец вышла с удаленки и полноценно работала в офисе. Но вскоре все это воодушевление пошло псу под хвост [когда прокуратура потребовала признать ФБК „экстремистской организацией“]. И я вынуждена была уйти. Это было тяжело. Той же весной я устроилась на новую работу, в обычную компанию, никак не связанную с политикой. А в мае 2022 года переехала в Литву. Сейчас я переучиваюсь на айтишницу — начинаю жизнь с чистого листа.
Я продолжаю следить за Алексеем с некоторой долей обреченности, но и с надеждой. И совсем не ощущаю его отсутствия — даже наоборот. Его регулярные посты и выступления в суде дают полное ощущение его участия в жизни страны.
Диана Рудакова
менеджер по фандрайзингу ФБК, работает в проектах Алексея Навального с 2017 года
На тот момент [в 2020 и начале 2021 года] я была координатором одного из штабов. Для меня не было сюрпризом, что Навальный принял решение вернуться в страну несмотря на угрозы. Все люди, так или иначе связанные со штабами и ФБК, понимали, что он так поступит. Никто из сотрудников и волонтеров не осуждал решение Алексея вернуться. Я видела, что его за это критиковали в соцсетях, но, когда ты сам варишься в атмосфере команды Навального, не может возникнуть вопроса: а зачем вообще ему было возвращаться? Единственное, у нас была надежда, что его не арестуют по прилете.
Мне трудно сказать, как бы я поступила на его месте. Я не такой сильный человек, как Алексей Навальный, и думаю, у меня было бы больше сомнений. Я уверена, что Алексей не рассматривал вариант остаться в Германии. Для него было очевидно, что он вернется в Россию.
Я и другие сотрудники штаба поехали встречать Алексея во Внуково. Там было много людей — и внутри аэропорта, и снаружи. Возможно, они рассчитывали, что при толпе его не будут задерживать. Все следили за новостями и ждали приземления. В какой-то момент мы засомневались, что вообще его увидим. С каждым часом в аэропорту становилось все больше и больше полиции, приехали Росгвардия и ОМОН. Позже выяснилось, что самолет посадят в Шереметьево.
После ареста Навального было гнетущее ощущение и понимание, что на этом они не остановятся. Через какое-то время [в июне 2021 года] все штабы и ФБК признали „экстремистскими организациями“, и они были вынуждены закрыться. Не скажу, что мы не были к этому готовы. Обыски в самих штабах и домах координаторов проходили не раз. Я понимала, что, оставаясь в России, я со дня на день окажусь в СИЗО с риском получить до 12 лет, поэтому уехала пару месяцев спустя после объявления штабов и ФБК „экстремистскими“. Сейчас я в Литве.
В таком виде, как раньше, штабы больше не могут существовать. Но ФБК продолжает работать, и мы держим связь со сторонниками. Правда, приходится уделять еще больше внимания информационной безопасности. Но я горжусь тем, что мы не становимся классической „оппозицией в изгнании“ и делаем все возможное, чтобы не терять связь с россиянами, понимать их проблемы и запросы. Я думаю, у нас это пока что получается.
Вячеслав Гимади
юрист ФБК с 2015 года
Я читал [блог] Навального года с 2010-го, на митинги ходил с декабря 2011-го. Я учился тогда на факультете права ВШЭ, недалеко от Болотной площади. [6 мая 2012 года] после пар и преподаватели, и студенты не сговариваясь пошли на митинг.
Потом я помогал штабу с обжалованием итогов мэрских выборов [в 2013 году], с регистрацией партии [«Россия будущего“ в 2020 году], наблюдал на [муниципальных] выборах в Жуковском и Новосибирске. Постоянно я работаю в ФБК с декабря 2015-го, то есть после новосибирской и костромской кампаний, где я был юристом. Сейчас я возглавляю юротдел.
Я узнал о дате возвращения [Навального из Германии в Россию] из видео, но сомнений не было и до этого. Алексей говорил об этом еще осенью, в том числе публично, в интервью [Юрию] Дудю.
Зимой 2020–2021 годов у нас было много судов, плюс мы готовились к выпуску расследования про дворец Путина: 1 января я согласовывал с погранслужбой, что наши сотрудники будут проплывать недалеко от мыса Идокопас. 17 января [в день возвращения Навального в Россию] я координировал защиту коллег, задержанных во Внуково, а также с доверенностью искал Алексея по ОВД, когда мы узнали о его задержании. Нашли мы его в отделении в Химках.
Иск о признании нас „экстремистами“ [в апреле 2021-го] стал новостью, но отдельные маркеры были и до этого — общий обвинительный уклон [в отношении проектов Навального] и окончательное разрушение остатков институтов в стране. А с конца марта прокуратура Москвы проводила очередную проверку фонда. Уезжать [из России] не хотелось, и я не планировал, но с новыми уголовками осталось всего две опции — уехать и продолжить выражать свое мнение, работать и содержать семью или же сесть на долгий срок.
Лично мне грозит до 12 лет колонии по делу об „экстремизме“. Причем все, что мне вменяется, цитируя СК, — „противодействие правоохранительным органам путем разработки механизмов сокрытия преступной деятельности в целях уклонения от административной и уголовной ответственности; обжалование под различными предлогами действий и решений правоохранительных органов, прокуратуры и судов в вышестоящих органах, в судах различной юрисдикции, в том числе в Европейском суде по правам человека; дача юридических консультаций по уклонению от ответственности“.
То есть СК и прокуратура не нашли никаких конкретных финансовых, налоговых или иных нарушений в деятельности фонда и штабов — и назвали преступлением нормальную юридическую деятельность.
Даниил Новиков
выпускающий редактор канала „Популярная политика“, работает в проектах Алексея Навального с 2017 года
Я пришел работать юристом к Навальному в 2017 году, как только в Воронеже появился штаб. Открывать его тогда приезжали Кира Ярмыш, Леонид Волков и Руслан Шаведдинов, сам Алексей в то время в очередной раз был под арестом.
В воронежском штабе я проработал до зимы 2020 года, потом меня пригласили работать в ФБК, в Москву. Я занимался проектом „РосПил“. Я по-прежнему работаю в фонде: после начала войны стал выпускающим редактором сначала вечерних эфиров на канале „Популярная политика“, а теперь — всего канала.
О решении Алексея вернуться в Россию после лечения мы узнали, когда в сети появилось его видео об этом. В моем ближайшем окружении не было ни малейшего сомнения в том, что он вернется, даже среди моих не очень следящих за политикой родственников.
В тот день [возвращения Навального] не хотелось попасть в отдел полиции раньше, чем получится встретиться с Алексеем, поэтому работать пришлось не из офиса, куда могла прийти полиция, а из кафе. Ближе к вечеру мы с парой коллег отправились в аэропорт [Внуково]. Помню, как сложно было попасть в зал без билета, некоторые покупали билет хоть куда-то. На моих глазах вывели нескольких человек и затолкали в автозак ни за что — они просто мирно стояли в очереди.
О том, что Алексея задержали, я узнал по дороге в Москву — мы поехали обратно, когда поняли, что самолет перенаправили [в Шереметьево]. Кроме злости и ярости на Путина и его людоедский режим, я тогда не испытывал ничего.
После задержания Алексея и позорного суда над ним никто [из сотрудников ФБК] не опустил руки. Мы начали готовиться к акциям протеста, которые, как вы знаете, прокатились по всей России. Грустить, склоня голову, было некогда и пользы бы никому не принесло.
Новости о требовании прокуратуры признать нас „экстремистами“ в моменте хоть и были внезапными, но в глобальном смысле — достаточно ожидаемыми. Сейчас, в разгар войны, мы понимаем, что причин ликвидировать такой сильный источник протестов, как штабы и ФБК, было не одна и не две. Но фонд по-прежнему существует — и останавливаться мы не собираемся. Штабы тоже работают — максимально безопасно и автономно. Никто не знает, где находятся координаторы, все общение происходит только через [браузер] Tor, все анонимно.
Смелостью и героизмом Алексея можно восхищаться каждый день. Даже сейчас, в колонии, в не самом лучшем состоянии здоровья, он помогает зэкам с помощью профсоюза „Промзона“. Ни я, ни любой другой человек, знакомый мне, не смогли бы перенести и сотой доли тех испытаний, которые ежедневно обрушиваются на Навального. Я горжусь его храбростью и счастлив быть частью его команды.
Двухлетнее отсутствие Алексея дает мне нечто большее, чем желание приблизить Прекрасную Россию Будущего. Оно дает мне ненависть к этому режиму — режиму террористов, каждый день убивающих граждан Украины и оккупировавших мою страну. Но ему все равно придет конец — сейчас это понимают и в Кремле. Понимают и трясутся. И правильно делают.
