"Я иду пока вру"
В Ченнай мы прибыли вечером, но не поздно — еще вовсю работал наш маяк, огромнейший торговый центр Spenser, каковой окучили мы только в отношении первого этажа, выше не полезли, сил не было. Назавтра я забрела и на второй, но далеко не продвинулась. Впрочем, это отдельная история.
В "Спенсере" царит полное единение Востока и Запада: здесь есть все, а если чего-то нет, значит, этого нет в природе. Опровергнуть эту истину я почти сумела, но довести каверзу до конца мне не дал один ушлый кашмирец с дамским именем Софи (ударение, впрочем, на "о"), в лавку к которому мы первым делом и направились. Тут, прошу меня простить великодушно, речь пойдет преимущественно о барахле: мы покупали! А он без умолку трещал о том, откуда то, да сколько времени ткалось это, а как вот то вышивают, да что вот этот рисунок значит…
Трещал он, надо заметить, на довольно приличном английском, каковым достоинством может похвастать отнюдь не каждый индус. Говорят по-английски почти все, ибо кашмирец никогда не поймет тамильца, а если пенджабец услышит хинди, то ни слова не разберет — хоть ты его режь. Так что английский — как русский в Союзе, иначе трагизм непонимания и грандиозные убытки. Но нет — большинство сносно лопочет, однако понимать их начинаешь не сразу, ибо наша привычка к школьному или американскому (шведскму, немецкому, французскому) английскому и их дивное журчание имеют крайне мало общего. Но если ты очень хочешь понять, что он говорит, если для тебя это жизненно важно, ты скоро отряхнешься от европейских акцентов и вполне комфортно начнешь напевать на индо-английском пиджне. Я под конец ловила себя на таких интонациях, что казалось, будто затеяла отчаянный флирт со всеми и сразу. Ну вот так они говорят — вообще. Очень мило.
Так вот, наш Софи говорил по английски понятно и хорошо артикулировал, кроме того, мог похвастаться большим словарным запасом. Но хвастался он совсем другим. "Не счесть алмазов пламенных в лабазах каменных" — это про его лавку. Там очень красивые камни — драгоценные и самоцветы. Там дивной работы кашмирские шали — пашмины — это предмет его особой гордости: сам он кашмирец, и про шали может рассказывать сутками. А между прочим, тончайшая — не толще сатиновых трусов — шаль из кашмирской шерсти пополам с шелком греет не хуже, чем толстенный свитер, связанный нашими бабушками.
За это они и стоят довольно дорого: цена настоящей кашмирской пашмины начинается от семисот рупий, это мне и таллинские индусы подтвердили, которые все дивовались, как это мне удалось купить ее дешевле. А все просто: я нагребла полный мешок сувениров и подарков для родных, друзей, знакомых и даже незнакомых, за что мне и была сделана царская скидка, хотя надо было видеть, как это воплощенное обаяние поджимало обиженно губки.
Однако, помимо дивных ярких кукол в национальных нарядах, резных красно-золоченых деревянных слоников, ажурных мраморных слоних, внутри которых чудесным образом виден резной же слоненок, мы видели кашмирские ковры.
— Походи по нему! — приглашал меня Софи. — Смотри, какой он мягкий, это же чистый шелк! Две тысячи стежков на квадратный дюйм! Два года ручной работы! Когда мы хотим выгодно вложить деньги, мы покупаем настоящий кашмирский ковер: это бесценное сокровище не подешевеет никогда! Иди, пройдись по нему!
После такого монолога мне хотелось превратиться в Карлсона и больше вообще не касаться ногами пола: психология золушки, никуда не денешься. Я все гладила ковер ладошкой и не могла остановиться — он был такой нежный на ощупь, что его под рукой как бы и не было. Невероятно тонкие волокна струились из-под пальцев, и рука скользила по поверхности, не ощущая почти ничего, кроме изысканной ласки, почти эротической.
Сказать, что эти ковры красивы, значит, не сказать ничего. Хотя я не поклонница традиционных растительно-цветочных орнаментов, тут дело в другом: кашмирские ковры меняют цвет. Тот, которым я все никак не могла натешиться, и сладострастно поглаживала с блуждающей глуповатой улыбкой на лице, в основе был натурально-белым. Если его перевернуть вверх тормашками, отливал лимонным. Если провести рукой против ворса, заливался теплым золотым сиянием… Все остальные ковры, а нам показали несколько, вели себя точно так же. Они играли и переливались самыми благородными оттенками, от них невозможно было отнять руки, но на них невозможно было встать ногой.
— Иди же сюда! Пройди по нему! Я знаю, не купишь, он дорогой — конечно, дорогой! Но ты должна пройти по нему ногами, чтобы знать, что такое наши ковры. Ты должна. Ну, иди!
Я не могла этого сделать, но я не могла уехать из Индии, не ступив на подлинный кашмирский ковер. Лучше бы я этого не делала… Сопутствующие переживания никак не укладыаются в жанр путевых заметок, а писать "Эммануэль" я как-то пока не собираюсь. Словом, Софи совершенно покорил меня своими коврами и личным обаянием, а пуще всего неоднократно повторенной фразой Everything is possible, nothing is impossible, за которую впоследствии ему пришлось "чисто конкретно" ответить — и уж он не подкачал!
Проверить универсальность этого утверждения мне довелось на следующий день, когда спутники отправились плескаться в бассейне и встречаться с астрологом. А меня бросили в "Спенсере". Одну! В общем, их легко понять: накануне я совершенно изгрызла им плеши своим нытьем относительно индийского барабана, без которого возвращение в Таллин было решительно невозможно. Мне в самом деле до зарезу был нужен барабан — вусмерть! Для свихнувшегося на ритме лучшего друга. У кого есть лучший друг, тот разделит мои метания. Но попутчики совершенно не собирались гробить на треклятый барабан свой последний день в Индии, поэтому решили так: дерзай, в семь мы за тобой заедем. И помахали мне рукой из окна…
