Человеку, неравнодушному к науке и познавшему вкус к знаниям, не нужно долго доказывать, что знание и информация — разные вещи. Но настолько ли они разные, чтобы отделить экспертов, ”владеющих информацией”, от ученых, ”владеющих знаниями”? В социологии это разделение практически завершилось и, как говорится, институционально оформлено.

Есть социология как фундаментальная наука, а есть доксография (от греч. докса — мнение), сбор и обработка всяческих мнений по самым разным темам и поводам: например, популярность партий и их лидеров перед выборами. Такие опросы еще называют ”геллапами” (Gallup) по имени основателя американского центра по изучению общественного мнения (индексы ”счастья”, ”удовлетворенности”, ”тревожности” и т.п.). Эксперты-политологи и  журналисты искренне заблуждаются, когда считают это делом социологии. Не буду спорить, в Эстонии ”журналистская социология” очень хорошо развита, и публика любит следить за перемещениями Эстонии по шкалам всяких международных рейтингов. Подавляющее большинство политологов у нас — это или бывшие или будущие журналисты, хорошо ”владеющие информацией”. Нелишне добавить, что и среди политиков журналисты составляют, пожалуй, наиболее многочисленную профессиональную группу.

Я хочу сказать в защиту другой социологии — не экспертной, а научной, если можно так выразиться. Ее интерес к информации ограничен необходимостью проверки своих гипотез для получения нового знания об обществе. Этим она ничем не отличается от любой другой науки. И методы опроса здесь давно отошли на задний план. Даже переписи населения уже не проводят в странах, где есть развитая демографическая наука.

Чем же отличается научное знание от экспертной информации? Если одним словом, то своей гипотетичностью, особым свойством знания — быть готовым для радикального сомнения и подвергнутым проверке на истинность. Профессия ученого сводится к практическому умению подвергать сомнению любое мнение, особенно авторитетное экспертное мнение, отшелушивая его от знаний. Девиз науки: никакой власти авторитетов! Чистая демократия знаний, конкурирующих между собой. В политической социологии власти это эквивалентно требованию: развенчивать доверие к политикам! Чем больше власти, тем меньше к ней доверия со стороны науки. В науке не работает аргумент типа "поверьте мне, я убежден в этом, я знаю, что и как, я в теме, я владею скрытой информацией, я независимый эксперт, и ко мне прислушиваются те и другие". Ведущие журналисты, охотно называющие себя ”четвертой властью”, и так называемые ”лидеры мнений” отстаивают свои мнения часто с очень агрессивных позиций. Здесь правит бал голая информация, не обремененная сомнением.

На одном из каналов я часто слышу сентенцию: кто владеет информацией — тот владеет миром. И каждый раз вздрагиваю — до чего же режет слух эта неправильная гипотеза! Именно гипотеза, очень сомнительное высказывание, утверждающее прямую зависимость между информацией и властью: чем больше информации — тем больше власти. Доверчивому слушателю остается логически домыслить вытекающее отсюда следствие: значит, тот, кто владеет всей полнотой информации, и есть властелин мира. Еще шаг, и мы готовы поверить в теорию заговора — почему не допустить, что такая группа (”мировое правительство”) реально существует? Кто-то же должен отвечать за устраиваемые тут и там войны и революции, вот они через силовые структуры и манипулируют информацией и мнениями людей.

Что в этой ”гипотезе” неправильно? То, что она, в принципе, непроверяема. А значит, не может быть подвергнута систематическому сомнению. Под видом научного высказывания мы часто имеем дело с модификациями народных верований, с разновидностью сектантства и религиозного сознания. Религия — древнейший институт общества и настолько старше экспериментальной науки Нового времени с ее критерием подвергать все сомнению, что тут можно только развести руками: сама вера в разум превращает ученых в глазах публики в некую касту жрецов, повелителей ”черной и белой магии”, владеющих тайными знаниями, государственными секретами и высшими ценностями. Разве не об этом свидетельствует массовое увлечение ”окультными науками”, агрессия толпы (дружное ”ату их!”) в отношении инакомыслящих? И если перевести взгляд с книжных полок шикарно издаваемой макулатуры на тощий ручеек молодежи, которая еще рискует карьерой ученого, затесавшись в стареющие ряды наших быстро изнашиваемых лабораторий, то можно и отчаяться. Наука стала дорогим занятием очень богатых стран. И потому мы неумолимо теряем свои таланты…

Но так ли недоступно научное знание, как может показаться? Я говорю не о популяризаторах науки. С доступностью научной информации нет больше проблем. Я имею в виду культуру мышления — навык сомневаться и распознавать проверяемые гипотезы-высказывания. Этому в школе не учат, даже не во всех университетах. Через пень-колоду, ценой больших ошибок, мы сами обречены учиться мыслить гипотетически, не бояться авторитетных мнений и противостоять мракобесию ”служителей высших сил”. Не стоит думать, что сочинять хорошие гипотезы — это прерогатива касты профессиональных ученых. Не каждый из них может  популярно рассказать о своих исследовательских гипотезах. Наука полна примеров очень драматических судеб выдающихся умов, плохо понимавших, что они на самом деле свершили, и даже отчаянно пытавшихся дезавуировать, ”закрыть” свое открытие. Но знание воистину очень демократичная субстанция, принадлежит всем и никому в отдельности, его невозможно приватизировать или утаить. 

Рассмотрим простейший пример хорошей гипотезы из школьной жизни. Применительно к теме нашего семинара. Все начинается с детского удивления перед неизвестным. Что девочки в младших классах, как правило, опережают своих сверстников-ребят в учебе, это известно. На то есть масса веских причин. У девочек мало времени, они быстро взрослеют, осваивая фундаментальную роль женщины в обществе. Социализация мальчиков идет по другим правилам — они традиционно играют в войну, где учатся изживать агрессию и побеждать соперников в будущей схватке на брачном рынке. Наука и учеба их мало интересуют.

Но в гимназических классах все начинает быстро меняться — мальчики догоняют подруг, как это давно обнаружили педагоги и объяснили социологи. Спросите себя сами, почему так происходит? Почему в университетах доминируют девушки, но в науку приходят только немногие из них?

Я предлагаю одну из версий, парадоксальную и потому предпочтительную как пример хорошей гипотезы. Это происходит потому, что умная, образованная и самодостаточная женщина в западном обществе стала большой ценностью, школьным сверстникам надо сильно постараться, чтобы завоевать ее внимание. У двоечника нет шансов выиграть соперничество с более старшим и образованным мужчиной. Уже это неравенство является сильнейшим стимулом заняться своим образованием. Из отрицательного стимула, как известно, рождается положительная мотивация, и ситуация может неожиданно повернуться не в пользу слишком ревнивой девушки. Увлечение наукой способно захватить юный ум и даже вытеснить увлечение женским полом, или, как выражаются последователи Фрейда, творческая энергия (либидо, харизма) смещается с цели на средство — и то, что вчера было средством, сегодня становится самоцелью, сомнение может стать настоящей страстью, даже болезнью. Неожиданная соперница, наука, заставляют умных женщин искать объяснения и вырабатывать новые стратегии власти над мужчинами.

Но это уже другая история. Главное достоинство хорошей гипотезы — это ее ограниченность, объяснение через автономный механизм взаимной социализации молодежи, без обращения к сомнительному авторитету ”внешних сил” — родителей, учителей, просветителей, журналистов и прочих лидеров общественного мнения. Правда, и тут есть большие сомнения, не преувеличиваем ли мы ценность научного знания в нашем переходном обществе? Демократическая культура сомнения явно уступает периодическому натиску воинственного мнения. Вместо навыка мыслить гипотезами — это развивает в обществе то, что социолог Бодрийяр назвал истерезисом масс. Если так, то придется менять наши школьные познания и искать новую гипотезу — почему мы застряли на уровне начальной школы.

Поделиться
Комментарии