Астров: в политике споры о прошлом непродуктивны
Вы говорите об интенсификации исторической политики, когда все чаще в политической риторике звучат такие слова, как "тоталитаризм", "геноцид", "преступления против человечности". Какое место здесь занимают эстонские русские с их попыткой развернуть дискуссию касательно событий 1919-20 годов и Северо-Западной армии с упором на то, чтобы Эстония не замалчивала сговор с большевиками?
Проблема в том и заключается, что любые споры о прошлом контрпродуктивны с точки зрения настоящего. То есть, точно так же, как русские спустя несколько лет очнулись и стали в принципе бороться с эстонским национализмом посредством русского национализма, сейчас они пытаются для борьбы с эстонским использованием истории в политических целях использовать историю в своих политических целях. При том, что, если тебе не нравится национализм, противопоставь ему что-то принципиально другое. Точно так же отсылки к прошлому используются для легитимизации каких-то законов в настоящем.
Во всех вопросах, которые связаны с историей — оккупация, Северо-Западная армия, Вторая мировая война — надо концентрировать внимание не на различных интерпретациях прошлого, а на настоящем.
Если привести пример, то для меня с точки зрения не истории, а политики принципиально все равно, была оккупация или нет — потому что это исторический факт. Это факт, о котором можно спорить с точки зрения истории. Даже если признать факт оккупации, из этого не следует с такой вот неизбежностью, как нам это пытаются представить, что все или определенная категория русских должны быть исключены из гражданства. То есть, вполне можно признавать факт оккупации и принимать другой закон о гражданстве.
Те, кто пытаются изменить ситуацию с гражданством посредством переосмысления или переинтерпретации событий 1939-40 годов, они просто-напросто попадают в уже расставленный им капкан. Потому что из той или иной интерпретации прошлого никоим образом напрямую не следует тех или иных решений в настоящем. То есть, нет железной связи. И, в том числе, с северозападниками и всеми остальными.
Есть ли у местных русских, что бы они на данный момент из себя ни представляли, возможность принять участие в формировании того, что вы называете новой общественной сферой, а также в достижении консенсуса по вопросу о преступлениях коммунизма? Иными словами, где вход в историю для местных русских?
Доступ в историю для местных русских ничуть не более (или не менее) сложен, чем, скажем, для Эстонии. Наше понимание истории структурировано таким образом, что историю делают великие державы или великие люди. А русские в Эстонии просто даже по определению, нравится это кому-то или нет, меньшинство. Точно так же, как по определению Эстония — это малая страна.
Было очень много самых разных попыток, например, с точки зрения эстонской местной политики, каким-то образом изменить этот факт. Хотя, казалось бы, его нельзя изменить.
Мы знаем такой афоризм Леннарта Мери, что не может быть малой страна, открытая морю. На самом деле, это очень серьезное заявление. Речь ведь идет не просто о море, как о географическом понятии. Тут довольно мощная отсылка к ганзейскому прошлому Эстонии, а точнее, не Эстонии, а Таллинна. И вот в этом ганзейском прошлом вся политика, суверенитет и история тоже структурировались совершенно по-другому, потому что Ганза в отличие от современной государственной системы — это сеть. Это была не пирамида с вертикалью власти, которую в Эстонии принес с собой тартуский дух. И здесь есть очень глубокое противостояние между Таллинном и Тарту. И то, что с 1992 года на Вышгороде находятся представители Тарту, не в географическом или физическом смысле, а сторонники такой суверенности по принципу вертикали власти — пусть не такой как в России, но классического типа, — это не случайно. А альтернативой этому является средневековая сетевая модель, о которой и говорил Мери. Главное слово у него — "открытая". Это совершенно другая модель суверенитета и другая модель политики.
В Эстонии историческая политика, как я ее рассматриваю, — это еще одна попытка изменить структуру того, как мы понимаем историю. То есть, что эпицентром истории являются не большие державы, а меньшинства — всякого рода меньшинства, включая малые государства.
А, возвращаясь к местным русским и их входу в историю…
А, возвращаясь к местным русским, нужна такая же смена парадигмы, при которой, если кому-то не нравится, что их записывают в меньшинство, не надо стучать себя кулаками в грудь и кричать — да нет, мы великие. Это совершенно необязательно. Надо переосмыслить само понятие меньшинства. Речь можно вести не о меньшинстве, а о том, что называется "малой политикой". Задача заключается в том, чтобы найти способ изменить саму структуру того, как мы говорим об истории, о политике и о меньшинствах.
Русское же меньшинство в Эстонии принципиально реактивно. То есть, оно только реагирует на то, что говорится или делается кем-то еще, будь то Россия, Эстония, или Европейский союз.
И в этом смысле история с Бронзовым солдатом уникальна тем, что в силу отчасти случайных причин именно русскими в Эстонии, и раньше, чем в Латвии, не говоря уже о России, была создана какая-то инициатива, которая была действительно как-то оригинальна, и, как показали дальнейшие события, в общем-то значительна.
Вокруг недавно прошедшего Дня независимости Эстонии вновь возникла не новая уже тема, которую можно обозначить, как "Конгресс Эстонии vs Народный фронт". Это тоже своего рода переписывание истории, только местного значения?
Это не случайный вопрос. Он будет и впредь возникать в той или иной форме, потому что реально в конце 80-х — начале 90-х годов эстонское общество было расколото. Как бы к этому не относиться — можно в драматических тонах, а можно нормально — но он был. И не просто по линии русские-эстонцы, а было две силы, которые в свою очередь представляли какие-то значительные группы людей. До сих пор не выяснены отношения между этими двумя группами и их роль в восстановлении независимости.
А не выяснены они потому, что до сих пор не выяснен большой вопрос о выборе между двумя моделями любого политического движения, которые, в общем-то, и представляли собой Народный фронт и Конгресс Эстонии.
Отчасти эти две модели можно сравнить с теми двумя моделями, о которых я говорил выше, то есть, сетевой и вертикальной. Народный фронт, несмотря на массу проблем, все-таки был организацией, которая стремилась к открытости, насколько это было возможно. В то время как в самой идеологии Конгресса Эстонии были четко очерченные границы. То есть, они не были совершенно непреодолимыми, и те самые "зеленые карточки" — это пример того, что Конгресс демонстрировал какую-то открытость. Но это была не такая открытость, как открытость морю или открытость сети, а, скорее, открытая дверь — мы вам открыли дверь, а вы входите в наше пространство, в котором будете жить по нашим законам, уже определенным в рамках этого пространства и не подлежащим дискуссии.
***
В Казани 5-6 марта прошел семинар ""Историческая политика" и ее различные национальные версии в постсоциалистических странах", организованный Московским Центром Карнеги и Институтом истории им. Ш. Марджани Академии наук Республики Татарстан. Семинар стал продолжением дискуссии, начатой в журнале "Pro et Contra". Со статьей Александра Астрова можно ознакомиться ЗДЕСЬ.
