Премьерный спектакль ”Дядя Ваня” своего любимого Чехова, способного ”соединить мимолетное и вечное”, Лысов поставил еще будучи приглашенным худруком, но вскоре возглавил театр. И возглавляет его полгода. В репертуарной карте появилась ”Женитьба”, собирающая полный зал. А на премьерный спектакль ”Враг” билетов нет давно. Неужели дела у театра пошли в гору?

Лысов предпочитает классику. Театральные критики говорят, что он ”добивается, чтобы актеры своей игрой создавали атмосферу действия и образ пространства, в котором оно происходит”. Витиевато, и в переводе на нормальный язык звучит проще: зрителю интересна передача знакомых произведений и историй в новом ракурсе, в том, как его воспринимает режиссер и подают актеры. И после антракта ты возвращаешься в зрительный зал не в последнюю очередь для того, чтобы посмотреть: что же дальше? Хотя ты прекрасно знаешь и чеховского ”Дядю Ваню”, и гоголевскую ”Женитьбу”.

О скандалах узнал, когда приехал

Вы что-то знали о театре — спектаклях, труппе, проблемах, скандалах и, мягко скажем, негативном образе?

Спектаклей не видел. О скандалах узнал, когда сюда приехал. Дело в том, что это все имеет отношение к людям, а не к театру. Театр — это труппа актеров и цеха, а не слухи вокруг него.

Для вас как для режиссера, который работал в России, переезд сюда расценивается как повышение, понижение, опыт, большая свобода творчества?

Сложный вопрос. Наверное, иерархически — никак. Это возможность делать то, что я хочу. Здесь достаточно много актеров, которые умеют работать толково. Правильнее сказать, сейчас Таллинн имеет возможность делать хороший театр. Потенция меня привлекла.

Потенция, которая может реализоваться именно под вашим чутким руководством? Или при любом руководителе труппа может стать чем-то?

При любом руководители труппа чем-то становится. Устраивает ли это труппу — другой вопрос. Конечно, говоря о потенции, подразумевал, что часть театра пойдет за моими идеями, и мы будем вместе работать. И сейчас я не разуверился.

Вы чувствуете обратную связь на репетициях, при беседах с актерами?

С актерами я слышу хорошую обратную связь. Вначале было тяжелее, сейчас легче. Нет у меня никаких художественных конфликтов с труппой. Возникают человеческие. Мы можем ругаться, на художественную сторону это не влияет. Пока у меня внутри театра все хорошо. Грех жаловаться. Я счастливый человек.

Искусство является службой быта

Вы ученик Анатолия Васильева. Каковы особенности его школы? Что самое главное, что вы получили от него и что продолжаете нести в массы?

Анатолий Васильев учился у Марии Кнебель, а она — непосредственно у Станиславского. Мария Осиповна создала в театре мощнейший предмет — метод действенного анализа пьесы и роли. Из него вышел Васильев, который назвал свою систему ”игровой театр”. Русская театральная культура принадлежит к реальному театру, к психологическому, и в этом смысле она далека от каких-то стандартов. Но в области диалога человека с человеком мы равных себе не имеем.

Принято считать, что театр показывает конфликт между двумя персонажами. Васильев интересен миру театра тем, что он занялся другим типом конфликта — персонажа и темы. То есть две конфликтующие стороны могут любезничать друг с другом и быть в абсолютном конфликте. И акцент уже в другом месте. И актеру не надо будет выискивать в своей жизни какие-то схожие моменты. Если актеру известна какая-то ситуация в жизни, похожая на ситуацию на сцене, я запрещаю ее играть. Актер, по-моему, может играть только то, что ему неизвестно. Если я когда-то нарушал достоинство человеческое и выгонял из своей жизни девушку, и мне предстоит сыграть такую ситуацию, то что я культивирую? Аплодисменты на горе той девочки? Это безнравственно.

Сегодняшнее понятие вседозволенности привело к тому, что на сцене не показывают жизнь, а имитацию жизни в жизни. Искусство является службой быта. Оно немножечко знакомит людей с историями из их жизни. Все педагоги и теоретики просят, чтобы на сцене был живой человек, не карикатура. А как же он может быть живым, если его задача — имитировать свою прошлую жизнь? Он же реально не выгоняет никого, а имитирует.

Что-то другое решается в театре. Не те вопросы, которые решаются в похожей ситуации в жизни. Знаете, почему русская классика — великая, почему все ее хвалят и любят, и никуда нам от нее не деться? Только потому, что в реалистической манере она рассказывает то, чего в жизни никогда не было. Мы говорим: похоже на жизнь. Все романы, прекрасные и блестящие, но не ставшие классикой, шикарно и художественно описывают, что было в жизни. Имитируют реальную жизнь. И они никогда не станут классикой, а Чехов всегда останется классикой. Чехов — это абсолютное сочинение. Фантастика.

А Толстой? Я могу представить, чтобы женщина бросилась под поезд от безысходности и любви.

В романе, кроме Анны, существуют еще Левин и Китти. И из-за этой линии все происходит с Анной. Существуют еще Вронский и Каренин. А не так: она любила Вронского, Каренин не дал ей возможности его любить, и Анна бросилась под поезд. Совсем не про это.

Но это лежит на поверхности.

Да, на поверхности лежит имитация, оболочка и повод. Великий писатель Набоков писал потрясающие романы. Чтобы их напечатать, он написал роман ”Лолита”, который разошелся большими тиражами, и читателям стало интересно: а что Набоков еще написал? И Набоков стал издавать свои другие блестящие романы. Конечно, всегда должно быть нечто вульгарное для того, чтобы искусство выжило. Искусство защищается вульгарностью. Человечество не позволит долго наблюдать за святостью, ему нужен салат оливье: чтобы было это, это и это, чтобы вкуса к чему-то одному не возникло.

Выдающиеся достижения человечества — салаты, где продукты смешаны в кучу. Чистое никто не хочет есть. Хлеба и воды достаточно, но человек покупает еще что-то, чтобы создать видимость трапезы. Так и искусство идет на компромисс. Раньше дурашливые сценки на фоне великих страстей у Шекспира составляли максимум 5% от всей массы. Сегодня, к сожалению, вульгарное и низкое стало сущностью искусства.

Классику нужно открыть

Задача зрителя разглядеть за примитивизмом глубокие мысли?

Таких задач у зрителя нет. Лишь получать удовольствие или проклинать. Он наблюдатель, свидетель чего-то. А задачи… Наверное, развлечься.

Как же эмоции? Действие на сцене разве не должно затрагивать струны души?

Это наша задача, не его. Человек не обязан смотреть и думать, что же это все меня не трогает. Он может остаться холодным — это тоже эмоция, а может обреветься с первой минуты. Наша задача — чтобы зритель услышал биологическим чутьем, о чем болит на сцене. Потакать низменным чувствам вожделения зрительного зала я не буду никогда. Это бессмысленно, зал станет хищником и будет требовать еще.

Вы ставите классику. Все пьесы уже не раз были проиграны. У вас есть свой секрет постановки или собственное прочтение пьес?

Классику нужно открыть. Я не убежден, что сегодня спектакль, поставленный 20 лет назад, может быть интересен для современной публики. Я ставил ”Дядю Ваню” и понимал, что Соня была инициатором продажи имения, а никак не Серебряков. Он без согласия Сони и не решился бы на такой шаг. Эта история написана от имени Сонечки, это ее история. И это уже совершенно другая пьеса. Живет человек, ей 27 лет, живет с дядей, и ей хочется жить дальше. Но для этого нужно перешагнуть через жизнь дяди, через жизнь любимого человека, чтобы пожить свободно, потому что жизнь, навязанная Соне, невыносима. Как это сделать? Никто ни в чем не виноват, никого нельзя осудить, а мир рушится. Я об этом пытался говорить со сцены. Я не смотрю на простые действия, а смотрю, что происходит между действиями.

Художник большинства ваших постановок — ваша жена Изабелла Козинская. Как вам работается вместе?

Я другого художника не хочу. В пространстве, которое сочиняет Белла, интересно играть, хотя сложно. Я доверяю ей. Более демократические вещи я жене не предлагаю. Она не хочет заниматься тиражированием человеческих недостатков. Декорации должны быть визуальной средой, которая возвышает человека.

Ваши особенности воспитания учеников?

Актер — автор роли. Актеры репетируют друг с другом. Где-то там. Самостоятельно. И отвечают за свои репетиции перед собой, передо мной, перед партнером, перед спектаклем.

А если вам не понравится то, что они нарепетировали?

Мы находимся в диалоге, не в руководстве ”играть нужно так”. Перед этим же были разговоры, о чем пьеса. И вот я вижу, что многие актеры хорошо понимают разговоры, а актерская практика все равно заставляет играть по старинке. Значит, актер давно стал ремесленником. Я не натаскиваю актеров на премьеру кнутом и пряником. Мы сочиняем спектакль вместе.

Я считаю, что актер на сцене может присвоить только одно: мысли того персонажа, которого он играет. И больше ничего. Все остальное будет имитация.

У актера есть одна большая печаль. Как только он вышел на профессиональную сцену, он больше не хочет ничему обучаться. Считает себя если не Богом, но личностью. Личности на сцене были раньше, сегодня же наступило время мышей. Есть личности, но они никогда не сравнятся с людьми 30-40-летней давности.

Но после каждого заката следует рассвет, не так ли?

Воскресение следует за смертью. То есть вначале мы должны помереть. Значит, всем нашим ценностям пришел конец. И мы видим ростки следующего рассвета. Мы говорим, ”почему ты не принимаешь новое”? Так оно нас убивает! Это нож в спину старому. Если я принадлежу к новому, то я хоть и говорю, что никого не убиваю, но все равно убиваю. Я не хочу ни умирать, ни воскресать. Я хочу принадлежать к вечному. И делаю это плохо, может быть, но задачи, которые я ставлю и реализовываю, принадлежат к вечному, которое никогда не изменится. И искусство — это искусно сделано. Другого определения не знаю.

Поделиться
Комментарии