Быстро умывшись и причесавшись — тогда (невероятно, но факт) мою голову украшала кучерявая шевелюра — я помчался на работу. Бюро криминальной полиции Эстонской республики, инспектором которого я был тогда, находилось на улице Пикк 19, куда позже переехало российское посольство. Надо сказать, что коллеги, прибыв на работу, не были такими нервными, скорее — озадаченными. Все рутинные рабочие дела были отложены, обсуждались происходящие события, взвешивались возможные варианты. Ожидались распоряжения.

Эстонскую полицию восстановили, кстати, до официального восстановления независимости государства, а точнее 1 марта 1991. Бюро криминальной полиции представляло собой одно из центральных общегосударственных учреждений эстонской полиции. Его задачей было бороться с организованной и другой тяжкой преступностью. Распоряжение нам отдавали как тогдашний гендиректор Юри Нурме, так и министр внутренних дел Олев Лаанъярв.

Нельзя сказать, что все члены бюро были горячими патриотами новой полиции и Эстонии. Помню, как один коллега надсмехался, хвалясь тем, что у него в шкафу на всякий случай рядом с новой висит и старая милицейская форма, чтобы при необходимости надеть ”правильную”.

Более всего ”брожений” было в таллиннской полиции, где, по слухам, был отдан приказ не выдавать оружие полицейским офицерам с эстонским происхождением и позицией. За приказом стоял один высокий чиновник префектуры, который до сих пор занимается политикой, будучи депутатом Таллиннского городского собрания.

Мы в нашем бюро оружие держали при себе, так в чьем-то шкафу кроме Макарова (личное оружие), можно было найти и АКСУ (укороченная версия автомата Калашникова, так называемая, милицейская версия). Так мы сидели, ждали приказаний и постоянно обсуждали поступающую по радио и телевидению информацию. Мы были (в отличие от событий 15 мая 1990 и января 1991), так сказать, в резерве, потому что полиция за полгода успела привести свои ряды в порядок, так что отправлять куда-то всех сразу было нецелесообразно. Благодаря этому было осознание того, что наше государство уже запущено, а ситуация прагматичнее и спокойнее, чем раньше.

Для ясности стоит добавить, что если в 1990 и в начале 1991 мы, выбрав сторону Эстонии, были так называемыми фрилансерами или добровольцами, то в августе 1991 мы стали уже частью упорядоченного организма. Организм был еще хрупок — юридически не оформлен, но фактически все же работающий. Это придавало уверенности, что начавшаяся в Москве авантюра обречена на провал.

Мы знали, что движение российских войск было как минимум визуально под контролем, информация о их передвижении поступала постоянно. Руководство министерства использовало для этого среди прочего и силы полицейского резерва (позже — K-komando), некоторые борцы из которого были отправлены на защиту телебашни.

Стоит отметить, что в полицейском резерве были и молодые русские, чье настроение было еще более проэстонское, чем у какого-нибудь конторского полицейского-эстонца. Врагам-путчистам, по их мнению, нужно было влепить. Кровь кипела, и ее нужно было скорее сдерживать. Тогда национальность, если говорить об отношении к происходящему, не играла никакой роли.

Путчисты с дрожащими голосами и самоинициированный патруль

Первые полтора дня прошли все же под тревожными облаками. Беспокойство особо не демонстрировалось, скорее для самоуспокоения пытались подшучивать над путчистами, их настроением и действиями. Повод давали дрожащий голос во время выступлений их предводителя Янаева, заметная неуверенность — мы, полицейские, сразу проводили параллель с допрашиваемым, который вот-вот сломается и во всем сам сознается.

Когда же стали появляться новости о том, что войска стали переходить на другую сторону, о самоубийствах и бегстве путчистов из Москвы, то нас накрыла опьяняющая радость. Мы были по-настоящему горды решением нашего Верховного совета восстановить независимость. Прошло три года после провозглашения декларации о независимости Эстонии, которая закончилась для эстонских ребят из школы милиции полночной чисткой туалетов, которая "подобает фашистам", как сказал дежурный школы. В августе 1991 мысль о независимости казалось гораздо более реальной, чем в 1988 году.

Так как мы не были напрямую привлечены к обороне объектов, ночью мы стали добровольно патрулировать на моем морковно-красном москвиче окрестности Тоомпеа и центра города, чтобы в любую минуту быть готовыми сообщить по телефону о происходящем. Именно по телефону, так как в служебной машине был кнопочный автотелефон, станция которого располагалась в башне Олевисте и мощность которой распространялась как минимум на половину Харьюмаа.

Время от времени мы останавливались и разговаривали с людьми, которые скапливались вокруг Тоомпеа — конечно, чтобы вежливо выяснить, с какой целью они собрались. Так я познакомился со своей первой женой и мамой моей дочки. Августовский путч повлиял и на мою личную жизнь. Среди прочего, меня очаровало то, что моя будущая жена — русская девушка, которая была очевидно на стороне "наших" и ничуть не сомневалась, заводя знакомство с вооруженными эстонскими полицейскими.

Как я и раньше говорил, Августовский путч стал агонией больного человека — шумной агонией, но безнадежной. Оставался вопрос — много ли зла эта агония еще может принести, но страх и неведение остались уже в прошлом.

Кудри спасли от травмы головы

Первое служебное соприкосновение с процессами восстановления независимости (если не считать ночную чистку туалетов 16 ноября 1988 года) состоялось у меня 15 мая 1990, когда интернационалисты пытались захватить Тоомпеа. Мы как раз ловили воров в Мяннику, когда услышали по радио призыв защищать Тоомпеа.

Тогда я работал в отделении милиции Ленинского района (нынешний центр города, Нымме и Сауэ) и времени для того, чтобы надеть мундир не было. Так я и стоял в первой цепочке милиционеров в гражданском: в своей самой первой кожаной куртке, а за пазухой шумела и бормотала венгерская ручная радиостанция. Она, вероятно, и привлекла внимание к моей персоне одного держащего красный флаг интернационалиста. Недолго думая, он обвинил меня в том, что я "кгб-шник, перешедший на сторону фашистов", который предал государство, и саданул наконечником флага меня по голове.

Быстрая реакция и выше упомянутые озорные кудри усмирили сумасшедшего, и вскоре мы под натиском братии серпа и молота должны были отступить во дворцовый дворик, иначе бы меня и моих коллег раздавили бы под окнами нынешней культурной комиссии. Следующим этапом стала защита ворот. Их же, удивительным образом, быстро освободили от замка, и машина "государственных переворотчиков" под развивающиеся флаги и крики "ура" проехала во двор.

Как открылся замок? У меня чисто полицейская версия. В первых рядах интернационалистов было очень много героев со знакомыми татуировками. Можно было догадаться о их романтическом тюремном прошлом. А что этот замок значит для такого "специалиста"?

После того, как они зашли во двор, мы отступили в помещения дворца. Как только мы заняли следующие позиции, я увидел из окна, что захватчики стали быстро уходить. Прибывшие на место таллинцы скандировали "Свобода!", и интеры, опустив взор на мостовую, ушли через коридор, образованный толпой. К счастью, физически их никто не преследовал, но позже выяснилось, что в "плевательный бассейн" попали не только они…

Точнее, 7 отделению милиции (тайному отделению, которое должно было вести скрытую слежку, распознавать, преследовать) было дано задание внедриться в демонстрацию интернационалистов, а чемодан с камерой должен был запечатлеть лица пришедших и происходящее. Эти храбрые парни должны были до конца разыгрывать комедию, так как раскрывать свой секретный статус не разрешалось. Так они маршировали, держа в руках чемоданы, и лица их были мокрые от плевков. Так сказать, "дружественный огонь".

Пулеметная очередь в сторону нижнего города

Следующим серьезным вызовом, когда нужно было проводить на Тоомпеа не одну ночь и день, стал январь 1991. Тогда тревожные события из Вильнюса и Риги нагнали грозовые точи и в Эстонию. У нас были, конечно, некоторые преимущества перед Латвией и Литвой. А именно, у нас не было создано отряда милиции особого назначения (ОМОНа), который подчинялся Москве и который немало бед наделал в Латвии и Литве. Это все благодаря Марко Тибари, который был министром внутренних дел, когда эти отряды создавали у наших южных соседей. Руководство министерства внутренних дел Эстонии смогло уговорить Москву освободить нас от них.

Вторым успокаивающим фактом было то, что в одну из тех холодных ночей, когда мы стояли на временном блокпосту перед замком, к нам подошел подполковник милицейского батальона №5460 Абдулкапаров и заявил, что он своих людей против нас не отправит, какой бы приказ не поступил из Москвы. Похлопал по плечу, что-то еще сказал и исчез в темноте за Невским собором. Эта ночная реплика придала уверенность молодым людям, особенно после увиденных по телевизору новостей о жертвах в борьбе за свободу у наших южных соседей.

Я точно не помню, сколько ночей и дней мы провели на Тоомпеа. Тогда казалось, что это была вечность, сейчас — как один миг. В любом случае, пришлось стоять как на блокпосту дворцовой площади, так и в одной из башен на Тоомпеа. Тогда был случай: ночью откуда-то со стороны Балтийского вокзала вспыхнул пожар и, скорее всего, этернитовая крыша склада начала стрелять, как пулеметная очередь.

Мы не поскупились: прежде, чем поняли, в чем дело, дали ответную очередь из Калашникова в сторону раздающихся выстрелов. Только потом стало понятно, когда не последовало ответа, что дело скорее в чьей-то неосторожности с огнем. Нервы были на пределе, поэтому полицейскую рутину — предупреждаю, а затем стреляю — никак нельзя было перенести на действительность.

Запрет на вход в замок министру внутренних дел

Положение в замке напоминало чем-то партизанский лагерь. Люди передвигались, кто как. Форма была собрана не пойми из чего. Немного милицейской, немного защитного цвета. Кто-то был в шинели, кто-то в "кожанке" милицейского мотопатруля, кто-то в дубленке областного инспектора. Кто-то надел шапку-ушанку, кто-то лыжную шапочку. Главное, чтобы от холода спасала. Вооружение варьировалось: от пулемета до различных видов ручного оружия. У кого-то даже штык с собой был. Некоторые члены правительства были тоже среди нас и вместе с тогдашним премьер-министром Сависааром промыли по утру свои заспанные глаза в соседних раковинах. Некоторых сослуживцев даже не узнать было — так заросли щетиной щеки, что уж там говорить про членов правительства.

Так и произошел со мной конфуз, когда ко входу на площадь перед замком, который я охранял, подошел мужчина с портфелем и потребовал пропустить его. Я был не против, если он покажет мне документ, обеспечивающий пропуск. Для этого можно было предъявить документ депутата Верховного совета или члена правительства. Однако у мужчины, который представился министром внутренних дел Лаанъярвом не было соответствующего документа с собой и несмотря на убедительные требования, ему после того, как я взвел курок, пришлось развернуться и отправиться в министерство на улицу Пикк за своим удостоверением.

Сегодня сложно представить, как это можно не узнать лицом министра. Но нужно иметь в виду, что гугл тогда еще не придумали, да и вместо фейсбука имелась картотека перфокарт для служебного пользования. Газетные фото были настолько мутными, что если рискнуть и довериться человеку без документа с похожими чертами, можно сильно промахнуться.

15 лет спустя на годовщине восстановления полиции в таллиннской телебашне в 2006 году Олев Лаанъярв, выступая перед собравшимися, вспомнил, посмеиваясь, этот случай. У меня он практически выветрился из памяти, он же отметил мою вменяемость как стража порядка в справедливом требовании и в исполнении обязанностей.

С 25-й годовщиной восстановления независимости всех! Да здравствует Эстония!

Поделиться
Комментарии