Андрес Анвельт: как и почему стала меняться преступность?
Если начинать издалека, то сперва стоит отметить, что о реальной криминальной статистике в советское время очень мало официальных данных. Конечно, на просторах России существуют научные учреждения, в которых даже можно найти какие-нибудь исследования, но для простого милиционера было две статистики: одна, которую официально рассылали по телетайпу и которую дежурный вносил в регистрационную книгу, и вторая, которая пряталась от прокурора где-нибудь в кабинете под замком сейфа.
Сразу объясню, почему. Во-первых, высокий процент раскрываемости преступлений — свыше 90% — достигался благодаря тому, что большинство преступлений просто официально не регистрировали. Это касалось в основном краж, мошенничества, семейного насилия и других видов преступлений, которые были либо ”темными” (то есть перспектив раскрыть их было мало), либо они решались сразу на месте происшествия путем убеждения потерпевшего в том, что писать заявления не нужно — именно так часто заканчивались истории домашнего насилия. Я думаю, что именно с того времени в нашем обществе до сих пор много этого ложного стыда, будто бы жертва сама во всем виновата, и что после написания заявления станет еще хуже — посадят единственного кормильца… Пусть бьет, может, он так любит. А я всегда спрашиваю — кого любит? Себя? Любимого человека не бьют, не выдумывайте.
Регистрировали же те злодейства, которые нельзя было просто не зарегистрировать, то есть где был реальный потерпевший, который оставался верным своему желанию найти бандита. Так же, если были настолько тяжелые телесные повреждения, что человек попал в больницу, или же если все заканчивалась еще печальнее — смертью. Кстати, поэтому криминологи во всем мире оценивают реальный уровень преступности в той или иной стране именно по числу убийств. Чем мельче преступления, тем иллюзорнее статистика: либо люди не сообщают о случившемся, либо полиция не регистрирует.
Между прочим, в Эстонии, например, в 1994 году было совершено 365 убийств, что привело нас в те года на верхушку мировой статистики по количеству убийств на число жителей. К сегодняшнему дню эта цифра упала более, чем в 10 раз — чувство безопасности в нашем обществе увеличилось. Еще в начале века свыше половины населения считало самой острой проблемой именно отсутствие безопасности, сейчас таковых лишь 3%. В середине 80-х, когда мы начали двигаться в сторону экономических и общественных изменений, число убийств не превышало сотни в год. Количество зарегистрированных случаев было смешным даже в сравнении с сегодняшним днем. Если потерпевший приходил в милицию и сообщал, что у него угнали велосипед, то, конечно же, ему давали написать заявление. Если же у него был подозреваемый, то последнего задерживали; если преступник нашелся, то дело регистрировали как раскрытое. Процент ”раскрытия” сразу увеличивался. Заявление о ”темном деле” отправлялось в сейф. Согласно криминальному кодексу, такое сокрытие заявлений, конечно же, было уголовно наказуемым. Время от времени прокуроры ходили по участкам и проверяли кабинеты, чтобы подловить следователей. Для чего же вообще прятали заявления, а не уничтожали? А для того, например, если спустя какое-то время вор разоткровенничается о своих былых делах, и тогда можно будет открыть сейф и отыскать нужное дело.
Между таллиннскими милицейскими участками разворачивались настоящие социалистические соревнования, цель которых было вывести на старт показатели уровня преступности и число раскрытых дел в Ленинском, Октябрьском, Калининском и Морском районах города. Результат раскрываемости колебался между 90% и 95%. И эти цифры должны были в разгар рьяного строительства социализма с каждой пятилеткой расти. Как сказал мне много лет спустя один важный политик из Белоруссии, где и позже продолжала действовать та же система: ”У нас преступность снижается с такой скоростью, что за ней даже на милицейской машине не угнаться”.
Здесь было бы к месту рассказать о своем личном опыте, который восходит к концу 80-х, когда я попался в шестерни вышеупомянутой практики — практики не регистрировать преступления. Я был в первый раз на дежурстве в отделе уголовного розыска, и как раз случилась целая серия краж: в центре города в одном из дворов чертовая дюжина машин осталась без лобовых стекол. Потерпевшие стояли в очереди, чтобы пожаловаться о большой потере и найти в моих глазах хоть лучик надежды, что виновники будут найдены и, что самое главное, удастся вернуть стекла. На черном рынке новое стекло стоило минимум 100 рублей, что по тем временам было огромной суммой. Для сравнения — моя зарплата в отделе уголовного розыска составляла 180 рублей, что считалось достатком выше среднего. Итак, после того, как 13 заявлений было подано, я пошел в дежурному и попросил поставить печать. Тот посмотрел на меня, как на сумасшедшего, который хочет совершить что-то невменяемое: зарегистрировать темные и безнадежные дела официально и с печатью. Я настоял на своем требовании, которое майор хоть и с тяжелым вздохом, но все-таки выполнил. Не прошло и часа, как меня вызвал к себе замначальника отдела и потребовал объяснений.
Претензия была проста. Зарегистрированные по моему принуждению заявления негативно скажутся на показателях социалистических соревнований с Октябрьским районе. Иными словами, преступность возрастет, а число раскрытых дел сократиться — простая арифметика. Я получил хорошую взбучку и вернулся в тревожных мыслях в кабинет. Там меня встретили с хитрой миной старшие коллеги, которые тут же начали делиться опытом, как выйти из этой ситуации. Что же я должен был делать? Я позвал всех тех 13 пострадавших и дополнительно расспросил их об особенных характеристиках лобовых стекол. Люди искренне хотели помочь следствию и поискам, изо всех сил напрягали память — есть ли на их стеклах какие-будь рубцы, трещинки, царапины… Я получил ото всех эти ”характеристики” и стал печатать 13 постановлений об отказе от возбуждения уголовного дела. Причина была проста: так как стекла были повреждены (то есть с дефектом), то коммерческой ценностью они не обладали, ущерба также не было, и поэтому, согласно такому-то и такому-то параграфу уголовно-процессуального кодекса, повода для возбуждения уголовного дела нет.
Уже через несколько лет такая история была бы немыслима. С приходом полиции в 1991-м году закончились все социалистические соревнования и другие обманные схемы. Уровень преступности перестал быть мерилом хорошей работы полиции, так как это скорее показатель социальной зрелости общества. Процент раскрытия был, разумеется, важным, но все равно не основным фактором. Уже в начале 90-х главной оценкой деятельности полиции стали считаться результаты социологических исследований об уровне доверия народа к полиции, который тогда был равен парам десятков процентов, а сегодня превышает 80%. Если есть доверие, то будут раскрываться и дела, так как большинство преступлений раскрывается именно в сотрудничестве с людьми, именно благодаря их доверию. Вот так в 90-е произошел свое рода криминальный взрыв.
Так как преступления больше не скрывали, число зарегистрированных случаев выросло в десятки раз. Но да, общественные изменения привели и к реальному росту преступности. Непонятные экономические отношения, неумение людей вести себя в условиях новой общественной модели, новые возможности столкнулись со старыми знаниями, слабость государства и неспособность идти в ногу с изменениями, отсутствие законодательства — все это привело к доминированию организованной преступности и взрывному росту насилия. Уже в конце 80-х / начале 90-х число убийств выросло почти в 4 раза, но об этом поговорим в следующий раз.
