Светлана Алексиевич: повторение Чернобыля и Фукусимы неизбежно

Учит ли трагедия в Чернобыле чему-нибудь? И если да, то чему? Как события той поры вспоминают в Белоруссии? Обо всем этом корреспондент Русской службы Би-би-си Татьяна Мельничук побеседовала с лауреатом Нобелевской премии Светланой Алексиевич

После аварии на Чернобыльской атомной станции прошло уже 30 лет. Но ваша книга называется "Чернобыльская молитва: Хроника будущего". Это будущее уже наступило?

Вы знаете, когда только вышла книга, ее читали — особенно на Западе — и всех смущал подзаголовок "Хроника будущего". Потому что шел такой дискурс: мол, это у безалаберных русских, а у нас такого не может быть.

Я это слышала в Японии, на острове Хоккайдо, где одна из самых больших японских атомных станций: тоже говорили — это у вас, у нас все рассчитали, у нас не возможно подобного.
Но где-то десять лет прошло, и мы увидели, как от цивилизации осталась куча мусора: вокруг японской Фукусимы. Был Чернобыль, и была Фукусима.

Человечество думает, что человек — главный, что человек должен говорить с природой с позиции силы. Ну, и пришло время расплаты. И этот тип развития цивилизации — потребление бесконечное: раз мы хотим три-четыре машины в каждой семье, то, конечно, мы за это расплачиваемся риском. И не надо быть предсказателем, чтобы понять: такой путь чреват, и такое, как Чернобыль и Фукусима, еще будет.

И международный терроризм набирает обороты — террористы обязательно воспользуются тем, чтобы атомная станция стала огромной бомбой. Это в их планах, и в Бельгии были такие планы — судя по озвученному в прессе.

Это — опасности. И мы живем среди них, поскольку отказаться от атомных станций человечество не может. Особенно такая страна, как Россия, или Франция — страна достаточно большая. Да, нужны прорывы, глобальные прорывы в поисках источников энергии. Но пока мы живем в зоне риска, в зоне поисков источников энергии.

Должно идти экологическое воспитание и экологическое образование. Но человечество сейчас занято проблемами социальными, эти проблемы на первом месте. А экологические проблемы как бы отложены. Как всегда: люди решают свои проблемы, когда беда уже приходит на порог. И как один человек может противостоять этому?

Конечно, это должен начать один человек, а потом уже государство.

Вот, например, когда я шла на ледоколе — у меня была поездка к Земле Франца Иосифа, в Арктику, — я увидела страшную картину. Километры пластиковых бутылок и всякой грязи человеческой. Ты просто видишь, что Земля очень маленькая. Что делать? Надо менять философию жизни.

И что остается маленькому человеку? Ждать, что его пожалеют — как вы в "Чернобыльской молитве"? Кстати, ваши герои вас отпускают? Вот это количество боли, которое вы принимаете, пропускаете через себя — отпускает?

Нет. А вы могли бы задать хирургу вопрос, отпускают ли его сотни людей, которых он видел? Конечно, какая-то система замещения должна работать. Иначе же я не могу позволить себе такую роскошь, как сойти с ума. Поэтому система защиты есть, это доля риска, которая входит в мою профессию.

Я не думаю, что писатель — какое-то особое существо. Доля риска есть во многих профессиях — у онколога, у военного. Те картины, которые я видела на войне — а люди воюют до сих пор, почему-то опять всем понравилось воевать, — это тоже страшная картина. Много людей рискуют.

Почему вы сейчас согласились войти в оргкомитет акции "Чернобыльский шлях"? В Белоруссии каждый год в день аварии на Чернобыльской АЭС люди собираются вместе. Проходят и дорогой памяти, и дорогой протеста. Чернобыль как проблема жива в Белоруссии. Но вы всегда были против публичной протестной деятельности и против баррикад. Но ведь "Чернобыльский шлях" — это тоже баррикада?

Чернобыль — это все-таки другая баррикада. Я полагаю — и это уже происходит, — что все-таки человечество накапливает экологическую философию, экологическое сопротивление. Оно уже входит в сознание каждого человека. Если мы не будем противостоять, то с нами может случиться то, что было с другими цивилизациями. Уж несомненно, что другие цивилизации были — просто от них почти ничего не осталось.

Но ведь никто из нас не хотел бы исчезнуть подобным образом. Все-таки хорошо думать, что жизнь продолжается: дети, внуки, и внуков внуки… что цепочка жизни бесконечна и не закроется на твоих глазах.

И поэтому "Чернобыльский шлях" в Белоруссии — авторитарной стране, где подавляется всякое инакомыслие, всякая форма сопротивления — остался последним бастионом гражданского сопротивления. Люди выходят на улицу — правда, их становится все меньше и меньше, к сожалению. Люди говорят, что помнят, опасаются. И это очень важно сегодня — ведь в Беларуси начали строить атомную станцию!

В Белоруссии, которая пострадала больше всех от Чернобыля, никто не спросил у людей — строить или не строить АЭС. Да, в авторитарном обществе все решает один человек. Но все-таки мы должны выйти, сказать, что это наша жизнь, она все-таки в наших руках!

Но власти называют это "чернобыльской фобией". И по госпрограмме возрождения пострадавших земель продолжается производство сельхозпродукции на землях, которые совсем недавно официально выведены из зоны радиационного загрязнения. Как вы к этому относитесь?

Я думаю, что это преступление. Чтобы возродить эти земли, нужны совершенно другие технологии, другой уровень цивилизации, которым еще на сегодняшний день человечество не владеет. Мы не можем совершенно очистить так пострадавшую землю, это не в наших силах.

Я бы хотелf знать: вот на стол к Лукашенко попадает продукция с этой "возрожденной" земли? Сомневаюсь. Я думаю, что все, что они едят — там, наверху, — это все выращено под Минском, в самых чистых местах, все по десять раз проверяется. И там уж точно есть дозиметры, которых народу так и не дали.

Это преступление — иначе не назовешь. В этом — отношение авторитарной власти к жизни человека.

В первые годы после аварии, во времена перестройки, белорусские лидеры общественного мнения, оппозиционные лидеры, писатели, говоря о Чернобыле, предостерегали от "духовного Чернобыля", говорили о проблеме самоосознания себя человеком, гражданином. А сейчас о "духовном Чернобыле" почти не говорят. Люди стали лучше?

Нет. Я думаю, что наше оппозиционное движение и наша политическая жизнь застыли. Мы не развиваемся как общество.

Я не жила какое-то время дома, в Беларуси. Приехала — увидела новые микрорайоны, дома — много строится, этого нельзя отрицать, очень много строится. Но есть материальные формы культуры — дома, здания, а есть духовные формы культуры. Так вот, что касается нашей духовной жизни, то она застыла.

В обществе, где существует авторитарная сильная власть, духовные и культурные процессы подавляются. Они или уходят в подполье, потому что молодежь не может согласиться с авторитаризмом, и так или иначе сопротивление происходит, и не все можно проконтролировать даже в такой маленькой стране, как Беларусь. Но, к сожалению, общая культурная жизнь застыла.

И политики, поскольку они существуют тоже в этой среде, принимают правила игры сильного. И посмотришь на оппозиционное движение — там тоже несменяемость лидеров. Они застыли в развитии, баррикадном. Поэтому и разрыв с обществом — потому что они не предлагают обществу новые формы сопротивления, они не идут в ногу со временем. А обществу, особенно современному, нужны новые формы сопротивления.

Ведь за годы после распада СССР наши люди поездили, увидели мир, новые книги читали, освоили интернет. Мир стал глобальным, открылся. И формы сопротивления, решения проблем должны меняться. Этого не происходит, а старые формы не работают. Поэтому, например, на Чернобыльский Шлях все меньше и меньше людей выходит. Поскольку нужны другие лозунги, иные слова, надо формировать другие смыслы. И если из оппозиции сделать какую-то форму чиновничьей работы, мы никогда успехов не добьемся.

И что остается обыкновенному человеку? Только чернобыльская молитва?

Нет-нет, ни в коем случае! Я думаю, что развитие должно идти в меру сил пусть крохотного гражданского общества, гражданских организаций — все-таки эта сеть живет и появляется, хотя их "зачищают" время от времени… Все-таки стоит через эти структуры заниматься просветительством. Другого варианта нет. Свобода — это долгий путь. И свобода связана с нашей жизнью: если мы будем свободны, то у нас и качество жизни будет иным. И качество понимания жизни, и защита жизни будет другой.

А так люди видят горящие шины, войну в Донбассе… Я не сторонник такого. Я всегда говорю, что я сторонник Ганди, пацифист. Я сторонник того, чтобы общество развивалось эволюционным путем. И форм сопротивления в современном мире достаточно. Все-таки мы живем в эру других технологий. И не булыжник — оружие пролетариата, это, я считаю, уже прошлое время. Ну, с булыжником и горящей шиной вы получите власть. А новых людей вы же не получите! Эволюционный путь общество ведь не прошло. Значит, будет во главе то же самое.

Не надо думать, что придет какой-то добрый царь и решит все проблемы. Надо привести в движение общество.

Но, я думаю, такие вещи людям должны политики говорить, должны осмысливать такие вещи.

Должны. Но живут и говорят почему-то штампами.

Ну, вот в этом и катастрофа. В этом катастрофа оппозиционного движения — они застыли так же, как застыла власть.

А внутри общества, у людей, сопротивление существует. Люди не так глупы, чтобы покорно принимать то, что есть. И даже не так запуганы — все-таки, это не ГУЛАГ, не сталинское время. Просто обществу не предлагаются новые идеи.