— Как складывается судьба вашего последнего фильма?

— Прошли премьеры на мировых фестивалях — как общего формата, так и документальных. От Карловых Вар, Торонто и Лондона, входящих в число ведущих фестивалей игрового кино до основных фестивалей документального фильма: Лейпцига, IDFA в Амстердаме… Картина уже показана на более, чем полусотне фестивалей, и показы продолжаются. На протяжении года мне пришлось в режиме нон-стоп совершать кругосветное путешествие по фестивалям от Канады, США и Австралии до европейских стран, которые мы уже почти все объехали. Одновременно фильм вышел в кинопрокат стран, участвовавших в его производстве: Швейцарии, Латвии, Чехии, где прокатчики запустили его сразу на пятидесяти экранах. Для документальной картины это очень серьёзно.

— И как проходит прокат в кинотеатрах?

— По-разному. Мы понимаем, в чём разница между аудиторией Цюриха и, например, латвийского Даугавпилса, где подавляющую часть аудитории составляют русскоязычные. По факту отношения к фильму можно сделать осторожное предположение об их политических пристрастиях. В Швейцарии, где прокат проходит как в столицах кантонов, так и в небольших городках, полностью продаются залы даже на обычных просмотрах без специальных обсуждений и встреч. Везде, где показывается фильм, он идёт при аншлагах, билеты раскупаются задолго до дня показа. Я уже 30 лет езжу на IDFA и по собственному опыту знаю, что 4 показа — это очень хорошо. При обычном дефиците залов в фестивальный период для ”Свидетелей Путина” выделяют 8 сеансов. И все билеты распродаются до начала фестиваля.

В ходе представления фильма у меня накопился достаточный опыт встреч с разными аудиториями, в том числе в городах, где проживают большие русскоязычные сообщества, — в Лондоне, Цюрихе, Праге… Так вот в ходе вопросов и реплик из зала практически не было русской речи. Чем это можно объяснить? Возможно, русскоязычный зритель на разных широтах опасается смотреть картину, чтобы не испортить настроение и, не дай бог, не выпасть из той струи, в которой он себя комфортно ощущает.

Возможно, людей останавливает предубеждение, что ”Свидетели Путина” — это огульная контрпропаганда, зеркалящая кремлёвскую пропаганду, только с другим вектором. Хотя настоящее документальное кино никогда не скатывается в пропагандистское русло. Оно может продвигать воззрения конкретного автора, но это совсем не то, что на нас льётся с экранов российского телевидения. Так могут реагировать люди, не видевшие ни одного моего фильма. За всю творческую биографию я ближе всего приблизился к пропагандистской структуре в фильме ”Девственность”, говорящем об определённых нравственных проблемах в обществе. Но по сравнению с пропагандистскими шоу Соловьёва и Киселёва мой фильм ”Девственность” — это сама невинность.

— Как отреагировали на фильм кинорынок и телевидение?

— Поступили предложения о прокате в Соединённых Штатах и Канаде. После Нового года начнутся продажи для телевизионных каналов. Объём и уровень заявок показывает, что это многообещающая история. На подходе фаза телевизионных премьер, прежде всего на поддержавших производство телеканалах: германо-французском ARTE, телеканалах Швейцарии, Чехии и Латвии, и на ориентированном на русскоязычную аудиторию канале ”Настоящее время”, который на сегодня остаётся едва ли не единственной возможностью для русскоязычного зрителя посмотреть картину.

— Помимо новогоднего спецпоказа на ”Настоящем времени”, когда ваш фильм смогут увидеть в России?

— За годы правления Путина в России выстроена вертикаль, не допускающая никаких уклонов, никакого независимого институционального существования. Редкими пространствами свободной коммуникации со зрителем оставались фестивальные показы. Без прокатных удостоверений и цензурного одобрения допускалось один раз показать фильм в зале максимум на тысячу мест. После чего выходили какие-то рецензии, расходились волны сарафанного радио. Одной из таких последних форточек был ”Артдокфест”, на котором до недавнего времени оставался шанс на точечный показ ”Свидетелей Путина”. Однако летом этого года было принято репрессивное законодательство, вводящее обязательное лицензирование не только отдельных фильмов, но и всего фестиваля.

— Это было сделано специально под ”Артдокфест” или это такой общий тренд — как бульдозер?

— Сначала мы думали, что это общий бульдозер. Пока до меня не дошла расшифровка обсуждения этого закона в Государственной думе. Там новый глава комитета по культуре говорит примерно следующее: ”Зачем нам в собственной стране для уничтожения одного ”Артдокфеста” вводить нормы, усложняющие жизнь других организаций, которые абсолютно нам лояльны и ничем не опасны. Давайте закроем ”Артдокфест” какими-нибудь другими средствами — благо, в нашей стране их хватает… Эти близкие к тексту слова говорят сами за себя. В результате, мы каждый день получаем по несколько заявок на показ фильма из разных стран мира — и ни одной из России. Ни одной! Ни в какой форме!

— А как насчёт онлайновых показов?

— На данный момент это единственная доступная форма, но как долго это продлится не очень понятно. Государство уже ввело требование по получению прокатного удостоверения для онлайнового показа фильмов на территории России. А в случае показа без прокатных удостоверений блокируются ресурсы. Один показ ”Свидетелей Путина” планируется на платформе онлайн синематеки ”Артдокмедиа”. Помимо всего прочего, это ещё сопряжено с партнёрскими правами, которые мы не можем нарушать. Но для страны со 145-миллионным населением это равно отсутствию всякого показа.

— Фильм потряс меня тем, что я шёл смотреть про Путина, а увидел про Виталия Манского и так называемых либералов, которые посадили Путина на царство. ”Свидетели Путина” это фильм-покаяние Виталия Манского, человека и художника?

— С таким посылом я приступал к работе. Без личного покаяния в кадре и за кадром было бы невозможно сделать эту картину.

— Как вызрело такое намерение?

— За 18 бурных лет жизни многие вещи нивелировались, вытеснялись на периферию памяти. Намерение делать фильм вызревало вместе с ощущением необходимости вернуться к этой истории, разобраться в причинах и последствиях происходившего и понять, а, собственно, достаточно ли материала для фильма. При просмотре без малого 20 лет спустя обнаружилось много резонирующего со злобой дня сегодняшнего: по Путину и его окружению, по Ельцину… Пришлось беспощадно отсекать все сюжетные ответвления, чтобы выдержать линию прямого повествования, не заблудившись в нюансах. Хотя в ситуации, когда всё относящееся к личной жизни Путина, является абсолютным табу, чисто зрительски эти архивные закоулки были бы очень даже востребованы.

— Когда решили включить в фильм свою личную историю и домашнее видео?

— Не сразу. Так получилось, уже не помню почему, что я очень подробно снял именно этот день — 31 декабря 1999 года. Снимал дома с момента, когда просыпаются дети, как мы дарим друг другу подарки. Потом снимал нашу компанию, большую компанию успешных людей, с которыми мы встречали Новый год. Примечательно, что все, встречавшие тот Новый год, сегодня по совершенно разным причинам все до единого оказались за пределами России. Вот только один из итогов 18-летнего путинского правления. Хотя уже сейчас понятно, что он вырвал себе у истории не менее четверти века. Таков минимальный путинский срок, на который мы все обречены.

— При всей документальности кадры семейной съёмки в самом начале воспринимаются снятыми из перспективы дня сегодняшнего. Особенно когда Наталья говорит про тогда никому толком не известного Путина, что грядёт диктатура… Что-то пророческое и запредельное!

— Этим и сильно документального кино, что, фиксируя реальную жизнь, оно затем нам её предъявляет в виде доказательств наших заблуждений, нежелания видеть очевидное, поверхностного отношения к собственной жизни и будущему. Профессионалы и синефилы наверняка знают, что каждый фильм рождается из колоссального объёма эмоций, которые потом визуализируются в линейной структуре киноповествования. Многие из этих эмоций остаются за кадром, но продолжают влиять на тебя. Без них такую линейность просто не выстроить.

Нащупывая общую конструкцию картины, я просматривал хронику начала ХХ века, зафиксировавшую бесшабашное и наивное состояние общества, встречавшего новый 1900-й год и век. Вопреки ожиданиям новый век не стал продолжением праздника и веселья, принёс войны, революции, массовые переселения и истребления и народов. Я хотел оттолкнуться от этого блаженного неведения, когда никто ещё ни о чём не догадывается. В ноябре 2018-го во многих странах мира отмечалось столетие конца Первой мировой, и многие подробности этой войны становятся более понятными и убедительными. Вначале я думал использовать подобную аналогию, перейдя потом на нас, готовящихся к встрече Нового года, века и тысячелетия. Но в силу большей доверительности и пророческого запала кадры с семьёй оказались убедительнее.

Уже после принятия решения об использовании семейной хроники передо мной долго стоял вопрос, куда её ставить — в конец или начало картины. После домашней сцены в финале зритель выходил бы из кинозала абсолютно ошарашенным и разочарованным, прибитым пыльным мешком. Но я всё-таки поставил её в начало, возможно, потеряв в зрительском градусе, но придав всему фильму иной фокус, другой взгляд на события. Вместо пяти минут финального катарсиса зритель проходит через долгое, почти двухчасовое, внутреннее самоистязание. Чтобы после картины он не мог сказать: ”Нет, я здесь ни при чём, только свидетель и никак не отвечаю за то, что случилось”. Я хочу, чтобы мы — все вместе и каждый в отдельности — ощутили хотя бы минимальную степень собственной вины и ответственности.

При этом фильм, действительно, не является пропагандой. Поэтому в России, где люди пока не имеют возможности его посмотреть, или, например, в Латвии, где 95% проживающих здесь россиян голосовали на президентских выборах за Владимира Путина, картина может части аудитории показаться малоубедительным антипутинским манифестом или, наоборот, недостаточно критичной для занимающих противоположную позицию. Здесь следует пояснить, что при всех кинематографических, структурных и эмоциональных усилиях достучаться до зрителя, я не пытаюсь никого ни в чём убедить. Если бы я хотя бы чуть-чуть встал на путь прямого убеждения, я был бы вынужден использовать совсем другой киноязык. Погрузить в контекст, предоставить возможность стать свидетелями событий, обычно скрытых от массового зрителя — это принципиально другое. Мне важно, чтобы восприятие моей картины складывалось в результате внутренней работы каждого зрителя.

По прошествии какого-то времени этот фильм, вероятно, можно будет воспринимать и в других контекстах. Приведу банальный пример. Картина Лени Рифеншталь ”Триумф воли” была заказана и сделана как абсолютный панегирик нацистской власти и персонально Адольфу Гитлеру. Но после краха Третьего Рейха и осознания последствий нацизма этот фильм воспринимается диаметрально противоположно. Надеюсь, что через какое-то время моя картина будет восприниматься как хроника спецоперации по посадке Путина в президентское кресло, свидетельство изначальной нелегитимности сегодняшнего кремлёвского режима. Только до этого ещё нужно дожить.

— Ещё один поразительный эпизод — Путин, говорящий о сменяемости власти. Это про то, что власть делает с человеком вопреки его намерениям?

— Убеждён, говоря всё это в камеру, Путин общался не с историей, а с сиюминутностью. Как и многие другие политики с удивительной лёгкостью радикально меняющие свои ценности и установки в угоду конъюнктуре. Говоря здесь и сейчас, он точно не предполагал, что через 20 лет те утверждения предстанут как доказательство, как минимум, лживости. Плюс, повторю, изначально Путин являлся проектом либеральных элит. В тот момент он озвучивал то, что от него хотели услышать те, кто его создал. До поры до времени он не хотел вступать с ними в конфликт — пока они могли помешать осуществлению его собственных планов. С тех пор ситуация коренным образом изменилась.

— Получается, что тогдашний Путин был как пластилин, из которого ситуация слепила…

— Не пластилин, а текучее вещество, принимающее форму сосуда — пока не окаменеет. Но вот вещество застывает и расширяется, сосуд разбивается вдребезги. Теперь все должны подчиняться окаменевший форме. Физически увядающий Ельцин, политические и бизнес-интересы его ”семьи” нуждались во вменяемом и управляемом преемнике. При всём административном ресурсе, позволявшем влиять на исход выборов при Ельцине, этот преемник всё-таки должен был пройти через избирательную процедуру. Поэтому через открытые и закрытые социологические опросы шли поиски, кого общество готово принять в качестве будущего лидера. Из опросов выходило, что это должен быть либерально настроенный силовик — кому, как не директору ФСБ, это было известно в первую очередь. На каком-то этапе поисков до Путина дошло, что он сам может и должен стать этим преемником. По сути, не его нашли, а он сам вышел на авансцену и предложил ”семье” свою кандидатуру. Пошёл на риск — и взял куш. До поры до времени Путин работал на ”семью”, на Бориса Березовского — пока не создал коалицию из либералов, выдавивших Березовского из пула принимающих решения. Все были уверены, что посадили на трон послушную марионетку, но в конечном счёте это ему удалось обвести их вокруг пальца, устранить всех конкурентов — и получить абсолютную власть. Сегодня Путин является абсолютным монархом, несмотря на то, что в российской конституции прописано совсем другое государственное устройство.

— А все, кто привёл его к власти, либо уехали, либо в глухой оппозиции внутри страны. За исключением Дмитрия Медведева и, пожалуй, неизменного Анатолия Чубайса…

— В фильме на общей фотографии марта 2000-го победивший кандидат и команда, сделавшая его президентом. Камера никого не прячет — проходит по всему списку. Что касается Чубайса, то у этого человека, конечно, уникальное свойство — быть непотопляемым при любых обстоятельствах. При этом сегодня Анатолия Борисовича задвинули дальше некуда. Он совершенно выведен из публичного поля и настолько напуган, что не может сказать ни слова о погибшем друге. Это куда хуже, чем открытая травля Касьянова с публичной демонстрацией его внебрачной жизни.

— Ещё один амбивалентный эпизод — ваш разговор с Путиным о гимне. Не до конца понятен контекст — зачем он предпринимает такие усилия. Просто хочет переубедить или проверяет перед вербовкой в команду?

— Он тогда нуждался в команде и отсматривал людей. В какой-то момент понял, что ему нужны креативные либеральные люди, с другим пульсом и настроением, чем у привычного окружения. Так, в мире телевидения чрезвычайно полезным оказался Константин Эрнст, потому и был переутверждён в занимаемой должности. Подобные люди были ему нужны и по линии кино и других направлений культуры. В то же время на него произвело впечатление, что его доктрину не принимает человек из ближнего круга. В то время он относил меня к ближнему кругу — с его первых дней в Кремле я находился где-то рядом и занимался полезными для него вещами. Его удивило даже не то, что я не разделял его позицию, а чёткость, с которой я сообщил, что остаюсь при своей точке зрения. Хотя мог сказать: ну хорошо, раз вы так считаете — ну и ладно… И это был бы совершенно другой сигнал: я не согласен, но принимаю вашу позицию и готов на неё работать. Мой ответ удивил и разочаровал Путина. Тот разговор закрыл мою тему, как члена команды. После этого мы ещё виделись и общались, но я для него стал битой картой.

— Как бы вы определили жанр вашего фильма?

— Историческое расследование с достаточно мощным авторским анализом и рефлексией, путём которых предлагается пройти зрителю. Это действительно нестандартная картина. Недавно в Лейпциге в ходе обсуждения фильма один коллега спросил, может ли быть фильм, способный изменить сознание всех зрителей страны, и каким я его вижу. На что я ответил, что не дай бог, чтобы такой фильм был снят. А если чудесным образом такой фильм появится, то его следовало бы сразу уничтожить, потому что один единственный фильм, не должен определять сознание всей страны — неважно в какую сторону. Способность общества радикально меняться в результате одного магического сеанса — это катастрофа. Моя картина сделана для людей, способных или стремящихся к анализу. Включая не разделяющих позицию автора. Сомневающийся человек — это и есть залог здорового общества.

— Вам интересна реакция на фильм Владимира Путина?

— Честно говоря, нет. Не думаю, что от его реакции на фильм что-то зависит. Ну, а просто реакция… Как он обычно назидательно-пренебрежительно говорит, когда к нему приходят ходоки просить за Сенцова или Серебренникова? — Всё должно быть в рамках закона… — или что-то подобное. — Фильм Манского? Наверно, хорошо ему там, в Риге… — Приблизительно так.

В материале использован авторский перевод на русский язык интервью Виталия Манского для портала Kinoraksti.lv.

Поделиться
Комментарии