Познакомился в метро с зеленоглазой. Прекрасное создание стояло и читало томик французских стихов позапрошлого века. Я и французская поэзия. Но разговорились. И тут как бы нечаянно выясняется, что у брата ее именно сегодня день рождения. Напоследок черкнула мне адрес, я там должен быть к семи. И испарилась. Вот только что стояла передо мной — и вот ее уже нет. Осторожно, двери закрываются.

Приехал на работу, бросил портфель в кресло. Развернул к себе ноутбук. К девятнадцати часом я должен иметь достаточное представление о французской поэзии.
Забиваю в поисковик: ”Артюр Рембо”.
Передо мной на экране:

…Она была полураздета,
И со двора нескромный вяз
В окно стучался без ответа
Вблизи от нас, вблизи от нас.
На стул высокий сев небрежно,
Она сплетала пальцы рук,
И легкий трепет ножки нежной
Я видел вдруг, я видел вдруг.

Какая прелесть. У меня способность мгновенно запоминать цвет, запах, вкус и стихи, если все это связано с женщиной. Будет что ненароком пробросить за столом на предстоящем дне рождения. Жаль, нет телефона, только адрес. Я бы ей позвонил. А, может, и хорошо, что нет. Как ожидание смерти хуже самой смерти, так и ожидание секса иногда лучше самого секса.

Это был очень долгий день. Но зато когда стукнуло шесть, время полетело ракетой. Семь — и я в квартире.
Толкнув дверь, я вошел в прихожую, в которой витал букет из ароматов свежего белья, смеси парфюмов на столике и влажных волос только что вышедшей из ванной женщины. Где-то в глубине гостиной светился бра, но от этого в прихожей было еще темнее. Войдя и прикрыв дверь, не зная, что теперь делать с бутылкой шампанского, я поставил её рядом с подставкой для обуви. Заодно и разулся.

Оригинальный подход к приему гостей для празднования дня рождения. Не исключено, что я должен был прийти в костюме, меня просто не предупредили. Я бы явился Петрушкой.

Проникнув в гостиную и найдя ее пустой, я обнаружил приоткрытую дверь в смежную комнату. И мне послышалось:
”Иди сюда…”
Наполняя себя фантазиями скабрезными, я решил последовать этому зову. Главное, не врезаться ногами о кровать и не упасть на зеленоглазую, чтобы не сломать себе романтический настрой. Страхуя настрой рукой, шажками японской гейши я добрался до постели и тут почувствовал на своем животе еще одну руку. Горячую как с батареи. Не останавливаясь, ловкие пальцы моей зеленоокой спутницы из подземки одним движением расстегнули молнию и проникли внутрь.
- Да…
Я бы ушам не поверил, если бы выяснилось, что — нет.

Пиджак слетел с меня как фантик с конфеты детдомовца. Путаясь в штанинах, я валился на кровать. Одним движением левой руки снять брюки и оба носка, это, знаете ли… Можете попробовать.
И едва я успел освободиться от шелка, хлопка и шерсти, как меня жадно приняло упругое женское тело.

Я плохо помню последствия. Поскольку каждый новый курбет зажигал в моей сияющей душе все более яркий свет, а хронология происходящего утрачивалась по минованию надобности. Все новое было куда лучше устаревшего. Я бы с удовольствием поставил нота бене на особенно примечательных моментах этого столкновения планет, да только ничего не помню. Ну, бывает так. Когда очень хорошо или когда очень плохо.

Сначала мне было очень хорошо. От упругости выпуклостей и бездонности впадин желанного тела меня трясло и плюнь на меня кто в тот момент, плевок с шипением полетел бы обратно в рот плюнувшему. Но с течением времени ситуация стала, мать её, меняться. Мне было то хорошо, то плохо. Я вертелся в центрифуге, от чего меня тошнило и икало, потом я оказался в роли коня амазонки. Через минуту уже и сам скакал куда-то туда, где не было видно даже огонька. Как булгаковский Маргарит я летал над какими-то крышами и бил какие-то окна. Меня материли, материл и я.

И вот, наконец, когда уже почти готов был взорваться от такого дня рождения, зеленоглазая повалила меня на спину и снова оседлала.
Неземное удовольствие после этого маневра длилось всего несколько секунд. Дальнейшее потрясло настолько, что меня едва не подкосила эректильная дисфункция. Зеленоокая, набрав в грудь воздуха, запела.
Нет, вы не поняли. А то я так написал, что вы, быть может, решили, что она издала какой-то длинный приятный звук. Ничего похожего.
Я обожаю ”Травиату” с Нетребко. Могу в мгновение ока отличить фальшь от маститого голоска. Раз в месяц меня одолевает тоска по высокому и чистому, и тогда я рвусь в театр, чтобы слушать.
А тут нате. Не надо никуда рваться. А, главное, никаких очередей. Ты уже у самой кассы. Не Нетребко, конечно, но меня, тем не менее, не надули. Это было не душевое пение. Надо мной струился ничего так себе сопрано. Что-то напоминающее Кирстен Флагстад в расцвете сил.
Нет, я не против вокала. Просто не привык слушать арии из оркестровой ямы. Качаясь и роняя мне на лицо влажные волосы, зеленоглазая пела и качалась, качалась и пела, а я, признаться, не мог набраться смелости, чтобы встать и уйти из зала. Человек поёт для тебя, надрывается, ну, может, не столько для тебя, сколько для себя, но, ведь, и ты слушаешь. И вдруг ты встаешь и уходишь. Это как если освистать. Вот взять сейчас и, находясь в ней и под ней одновременно, освистать.

С другой стороны, все хорошее со мной в ”Травиате” этой постановки уже случилось. Приблизительно за мгновение до того, как Альфред стал искать ссоры с бароном. В тот момент, когда Виолетта в тревоге за жизнь возлюбленного пыталась предотвратить дуэль. Со мной было кончено, но зеленоглазая решила допеть в одиночестве. И около десяти минут я слушал, как силы оставляют Виолетту, как радость ее сменяется бурным отчаянием — ведь, мать ее, сука — она не хочет умирать, когда счастье так близко! В последнем порыве Виолетта — я помню — должна была броситься к Альфреду, умереть на его руках и там закончить свой страшный путь.

Она так и сделала. Никакой отсебятины.
Упала и закончила.
Или на самом деле — конец? Я не сразу понял. На всякий случай осторожно взялся за хрупкое запястье. Пульс под двести — как у биатлонистки на стрельбище. Слава богу. Когда умирают у тебя на руках, это одно. А когда таким образом, это другое. Поскольку из списка внятных ответов на будущие вопросы выпадает главный: ”Как вы обнаружили труп?”.

Истощенный, я выбрался из-под бездыханного тела певицы.
- Там… в холодильнике, — услышал я, — возьми чего-нибудь, поешь…
Охренеть. ”Возьми на тумбочке двести баксов” прозвучало бы куда романтичнее. Сходил на день рождения брата.
И зачем я, спрашивается, знакомился с биографиями французских поэтов Вио и Малерба? На кой черт учил Рембо? Когда мне это теперь ещё пригодится?

С клубком одежды в руках, измочаленный и гудящий изнутри, я выбрался из спальной. Из темноты в темноту. Одевался я долго. Тело ныло и требовало ванны, заполненной толченым анальгином. Проскакать сотню вёрст под поющей примой это, я вам скажу, требует долгих лет тренировок.

В прихожей я откупорил шампанское. За здоровье ее брата, дай бог ему здоровья, пендосу проклятому…
Пинком открыл дверь, которая здесь, похоже, вообще никогда не запиралась, и вывалился на лестничную площадку. Залив в себя треть и бурля как чайник, с видом честно отработавшей за еду проститутки я поплелся вниз. Слава богу, третий этаж. Сил — нет. Чуть выше — и мне пришлось бы уже ползти к парадному.

Эхо тихого разговора поднялось по лестничным маршам и встревожило мой слух. Она и она поднимались по лестнице. Дай вам бог, родные, чтобы все хорошо у вас было. И никакого пения. Ненавижу оперу.
Залив в себя еще, так что раздулись щеки, я развернулся и увидел двоих. Он и она. Он — лет двадцать пять. Она…

Когда я разглядел ее лицо, шампанское с шумом и треском вылетело из моего рта и залило стену. Я сделал попытку сбежать.
- Ты куда?! — испугалась зеленоглазая. — Я же специально дверь открытой оставила, чтобы ты вошел!
- А-а… — начал я, показывая за спину и чувствуя, как внутрь меня проникает могильный холод. — Чтоб я… вошел?..
- Вика уснула, а мы с Толиком за продуктами пошли.
- Уснула? — глупо повторил я, хотя в этой ситуации более благоразумно было бы спросить: ”Какая Вика?”.
- Вика — это жена Толика! — спохватилась зеленоглазая. — Ах, черт, да вы же еще незнакомы с ним!
Ерунда. Из всего, что можно о нем узнать, я не знаю сейчас только место его работы.
- Познакомься, это Толик, брат мой! — и она схватила меня за рукав, как там, в подземке.
Мы пожали друг другу руки. Не знаю, что испытывал при этом Толик.
- Поздравляю с днем рождения, Толик, — голосом подонка поздравил я. — Желаю тебе всего самого наилучшего и, главное, спокойствия. Оно так необходимо в этот стремительный век.

- У них квартиру затопили соседи! Мерзавцы и негодяи. Ты что, обиделся?
- Ну, в общем, нет, — глуша хрипотцу, порол я чушь. — Просто заждался. Огорчился.
- Ничего, мы сейчас Вику поднимем, она всех на уши поставит! — пообещал Толик.
Верю.
- Ты знаешь, как она поет?!
- Нет! — вскричал я.
- Она солистка Вологодского оперного театра.
- Какой сюрприз. Вот бы послушать.
- А мы ее попросим, — заверил меня Толк, волоча наверх. — И она споет.
После пятой брат зеленоглазой положил мне руку на плечо, а я положил ему на плечо свою. После пятой все мы похожи на апачей.
- Ты — парень моей сестры, — сказал он мне, не замечая провала в нашем возрасте в пятнадцать лет. — А это значит… — он долго думал, что это значит, после чего вывел: — А это значит, что отныне ты мой лучший друг.

Сложная это штука — подведение итогов за день. По всему выходило, что с утра до позднего вечера он был заполнен самосовершенствованием: я изучал французскую поэзию девятнадцатого века, смотрел в формате 3D ”Травиату” и, как бы завершая духовное насыщение, трахнул жену лучшего друга. Ага — а еще напился как свинья. Просто удивительно, как в паузах между этим я не успел ни с кем поменяться марками и набросать пару шаржей на Арбате.

Поделиться
Комментарии