Разрывая тишину, в обреченную древесину вгрызлась сотня циркулярных пил. Где-то невыносимо близко опорожнялся тяжелый бомбардировщик. У левого уха истошно ревел павиан.

Болезненно морщась, Максим нашарил будильник. Зверюгу давно следовало уничтожить, и спасало его лишь нежелание спящего организма воспринимать любые другие звуки. А вставать приходилось рано. Поэтому агрегат с иерихонским знаком советского качества жил, ходил и дико орал.

Максим утопил волшебную кнопку. Истерзанная тишина с легким звоном приходила в чувство. Стрелки насильника хмуро висели на половине шестого. Мутно-неоновый центр города струился по комнате из единственного незашторенного окна.

Улица шумела вечерним гулом. Предпраздничная лихорадка гнала людей в бешеном темпе. Разгребать хвосты уходящего года и закупать дары в ознаменование наступающего. Чавкала под ногами прохожих грязная каша, призывно дребезжали трамваи. Изредка затихая, под окнами мерно урчала автомобильная масса.

Человек привыкает быстро… Полгода назад, сняв с утра квартиру-в-центре-недорого, Максим весь день ходил королем, а под следующее утро бесился, проклиная новые хоромы и собственную недальновидность. Знакомый любому таллинцу дом на Нарвском с "Кодаком" на крыше, таил в себе подлый сюрприз в виде соседства утренних фур, безостановочно снующих в направлении порта и обратно. Каждая из которых, тормозя перед выездом на главную, могла двигаться дальше лишь с громоподобными перегазовками и драконовым фырчанием… Усугубляло положение то, что из всех трех окон, выходивших на одну сторону, при желании можно было не напрягаясь доплюнуть до любого из ревущих чудовищ — первая прелесть второго этажа. Вторая обозначилась к вечеру жирным слоем гари на подоконнике…

Закрыть же тем жарким летом окна означало верную гибель от потного удушья. Махнув на все рукой, Максим, к собственному удивлению, уже через двое суток не дергался от экстремально близких звуков улицы. С каждым днем они делались роднее, образовывая новый естественный фон. Становились оглушительной тишиной, не вызывая эмоций и доказывая лишний раз, что в жизни всегда есть место оксюморону.

Сомнительным плюсом придорожного жилья оказалась зрелищность. Опасный перекресток нередко украшался авариями, детали которых можно было разглядывать с бутылкой пива, удобно расположившись на кухонном подоконнике. Вероятнее всего, что-то было не совсем в порядке со знаками, но отчаянная жестикуляция пострадавших не впечатляла деловитых полицейских с желтыми рулетками. Как выяснилось — напрасно…

В один из вечеров, когда Макс лениво предавался размышлениям о том, куда будет гадить кот, если позволить себе его завести, перекресток огласился истошным воплем сирены. Не успев провыть и секунды, полицейский мяв был оборван знакомым звуком. Максима подбросило к окну. Искореженные машины застыли поперек улицы. Видимо, патрульный экипаж, подлетев к повороту, опомнился, врубив запоздало сигнал…

К счастью, никто явно не пострадал. Люди в форме, выбираясь из груды металла, приходили в себя. Ни крови, ни суматошных вызовов "скорой" не наблюдалось. Пикантность ситуации заключалась в том, что второй пострадавший автомобиль был тоже полицейским.

Вереница осторожно проползающих мимо места аварии машин светилась затаенным злорадством и ликующим торжеством. Мышам, узревшим сцепившихся котов, казалось, что это торжество — не иначе, как справедливости. Оперативно прибывший сине-белый родственник с мигалками равнодушно взирал на искалеченных братьев. Прохожие и проезжие жадно фиксировали подробности, упиваясь предвкушением пересказа. Вечером наверняка безбожно приукрасят, захлебываясь минутной славой очевидца.

Максим сделал снимок на память, а назавтра прочел в газете, что все участники инцидента были совершенно трезвыми и на задании. Никто не пострадал. Что стало с заданием, на которое так торопились — неизвестно.

Событие имело удивительные последствия. Дорожно-транспортные происшествия на пятачке перед окнами прекратились совсем. И только раз еще подоконник послужил в качестве царской ложи — когда нескончаемым потоком к Певческому полю шествовали участники грандиозного по местным меркам народного праздника песни и пляски. С оркестрами и в национальных костюмах. Макс и не предполагал, что здесь такое количество поющих людей. Немудрено, что и революция была — поющая…

"Интересно, а поют ли пьяные менты?" — подумалось ему тогда. Движение для машин по шоссе было закрыто, улица кишела нескончаемым хороводом, туристами и блюстителями порядка. Толпа зевак по обочинам тянула пиво, кушала мороженое и приветствовала участников соревнований в припасенные заранее мегафоны или просто руками. Тротуары на глазах покрывались шелухой народного веселья.

Два бомжа схватились из-за бутылки. Причем первый долго выковыривал ее из неудобной помойки на столбе. Достав, поставил рядом, намереваясь продолжить раскопки. Он был ужасен, со стажем, бородой и босиком. Матерый.

Второй геолог, попроще и почище, проходя мимо, между делом, не сбавляя ходя, бутылку прихватил с собой. День был жаркий и урожайный. Не исключено, что в порыве страсти собирательства он просто не заметил законного владельца тары. Который зорко не прощелкал покушения, и чуть не разорвал беднягу пополам и вдребезги.

Тершийся рядом толстый охранник, стесняясь от лица всей страны перед глазами туристической публики, пристыдил бродяг дубиной, и приказал коллеге помоложе разобраться. Тот их увел куда-то, с глаз долой…

Максим тяжело вздохнул, вспоминая теплое лето. Плохо перенося жару и холод, он терпеть не мог сопливой эстонской зимы. Лучше уж сухой мороз, чем грязное ледяное болото. К тому же левый ботинок был ранен в голову и по заверениям сапожника — безнадежен.

Но даже слякоть псевдозимы была ничем, по сравнению с мерзкой хлябью в душе и теле. Изнурительным казалось любое движение. Сознание было до краев заполнено густым и липким чувством вины. Организм мстил.

Удивляться позднему пробуждению не было сил. Курево чудом находилось в пределах досягаемости. Клацнув зажигалкой, Максим основательно затянулся. Все рассуждения классиков о сладости первой сигареты казались бредовым вымыслом. Первая за день, она, пожалуй, менее противная, чем остальные. Он особенно много курил последнее время, и давно перестал получать от этого удовольствие. Однако не закурить первым делом, проснувшись, воображению возможным не представлялось. Перекачивая дым, легкие, видимо, играли мозгу побудку. С каждым глотком никотина Макс физически ощущал реальность, заполняющую окружающее пространство с неотвратимой грацией трактора. Фрагменты формировались из очертаний, неохотно проявляясь уродливым целым. Одежда смятой кучей, завал на полке, частокол пустых бутылок. Мертвые часы на стене, неизменная копоть на подоконнике, сколько ни убирай. Даже отсюда видно…

Аккуратно донесенный до гробницы, столбик пепла рассыпался среди останков себе подобных. Если прищуриться, треугольный конец тлеющей сигареты похож на рождественскую елку вдалеке. Припорошенную пеплом-снегом и лениво переливающуюся приветливым огнем топки грядущего…

В общем-то большую часть времени квартира была уютной и чистой. Даже без постоянной хозяйки. Это настроение было такое. Максим смутно подозревал, что если в теперешнем состоянии взглянуть на море — увидишь массу зловонной и бесполезной пенной жидкости. Надо было что-то делать.

Расплющив окурок о пепельницу и уставившись в потолок, оставалось только попытаться собрать в кучу осколки вчерашних событий. Память назойливо ныла, требуя освобождения от заноз. Хронику произошедшего кто-то щедрыми горстями разбросал по всем ее закоулкам. Время от времени отдельные эпизоды всплывали перед глазами, вызывая содрогание, злобу и стыд.

Максим закрыл глаза и грузным сапером двинулся в прошлое, шаг за шагом извлекая на поверхность тяжелые куски невеселой мозаики. Многое оставалось недосягаемым, но и лежащее на виду привлекательным назвать язык не поворачивался…

Поделиться
Комментарии