Я очень люблю наблюдать за людьми
Я очень люблю наблюдать за людьми. Есть что-то завораживающее: в этом муравейнике все чем-то заняты, все куда-то бегут, у всех все серьезно. По крайней мере, судя по лицам. Редко-редко можно увидеть какую-то эмоцию, которую у нас принято называть настоящей. (Я про радость, если что.) В закрытом и холодном обществе на людях — чаще всего ничего не выражающие маски, пишет "МК-Эстония".
Эти маски позволяют нам проходить мимо чего угодно. Мимо детей — у них есть родители. Мимо стариков — они уже неинтересны. Мимо обычных людей — сами разберутся.
Одно из моих излюбленных наблюдений — взаимоотношения между инвалидами (я буду называть вещи своими именами, потому что европейские реверансы все равно не меняют сути) и здоровыми людьми. Как только происходит такая встреча, люди моментально трансформируются.
Это удивительно — скорость, с которой у нас пустеют взгляды и перестает замечаться человек, передвигающийся, например, на костылях или в инвалидной коляске. Что это? Стыд? Неловкость? Равнодушие? Нежелание ранить человека, который может неверно истолковать ваш заинтересованный взгляд или, не дай бог, улыбку?
Тем более, они так прекрасно справляются: в ”мой” магазин, например, частенько заруливает один колясочник. Пакет для покупок прикреплен к его коляске, и он настолько лихо и уверенно управляется со своим средством передвижения, что не возникает даже мысли спросить, нужна ли ему помощь. Пока я один раз не услышала, как он рассказывал кому-то про свою жизнь. Это не было жалобой, кстати. Он просто рассказывал про одиночество. И про то, как люди их не замечают. Про то, как их, колясочников, просто не существует в этом мире — мире здоровых с обывательской точки зрения людей, которые ни разу в жизни не сталкивались с подобным.
На днях я была в небольшом эстонском городке. Пока стояла на перекрестке, наблюдала, как совсем молодой парнишка-колясочник пытается переехать на другую сторону, сражаясь с неудобным бордюром. Зеленый. Вокруг, по местным меркам, толпа. Но он в этой толпе был совершенно один. Не принято у нас помогать людям, даже видя, насколько им тяжело бывает преодолеть такое невысокое для нас препятствие. Оправдание каждый находит для себя сам. Я в тот момент была на другой стороне улицы. Но даже если была бы с ним рядом — вряд ли бы рискнула навязаться. Побоялась бы ранить или унизить своей помощью.
На наших улицах увидеть колясочника из местных — редкость редкая. И, как правило, это погруженные в себя люди, не горящие страстью к общению и не роняющие лишней улыбки. По работе я иногда сталкиваюсь с детьми-инвалидами, передвигающимися в колясках. Это такие же девчонки и мальчишки, как и те дети, которые сейчас, на каникулах, носятся по игровым площадкам и рассекают на гироскутерах. Так же смеются, так же веселятся и играют. Гоняют на колясках иногда. Но они живут в своем сообществе. В какой момент эти дети теряют свои улыбки и смех? В какой момент они понимают, что из тысяч хорошо если одному они окажутся небезразличны?
Когда сталкиваются с нашей системой, требующей доказательств, что человек так не выздоровел за год? С нашими пособиями, на которые невозможно прожить? С нашим обществом, в котором инвалидов не существует?
И я вижу инвалидов-колясочников из соседних стран. Общительные, улыбчивые, беззаботные. Хорошо одетые — что тоже немаловажно. И коляски у них такие, что… Многим нашим и не снилось. Запросто улыбнутся и пообщаются — у них нет комплекса калеки и вечного ощущения унижения. Они так просто не исчезнут под взглядами толпы.
А я все пытаюсь понять, что же с нами не так.
